Нестеренко Василий Иванович родился в станице Дондуковской Краснодарского края 27 декабря 1916 года, в семье крестьянина.
Семья Нестеренко была большой, дружной и работящей. Они имели лошадь, корову и других животных, чтобы кормить семью. Работали с наступлением посевных дней и до самой поздней осени от зари до зари. За ту лошадь и пострадали: их раскулачили.
В Азербайджане, куда сослали семью, спасли добрые люди, не дали умереть с голоду, предложили работу. Шестилетним ребенком, вспоминает папа, он стал пастушком, пас хозяйскую скотину. За хорошую работу хозяин его поощрил и позволил ходить в школу, сказав, что мальчик умный и должен учиться, подавать пример его детям. Но после уроков — работа.
В станицу Апшеронскую вернулись в 30-ом году. Со своими ровесниками на службу не попал: тяжело болел, долго лечился, мучила малярия, потом дали отсрочку.
-Как началась война? — вспоминал он, — было воскресенье. Я спал. Проснулся от людских голосов. Во дворе у нас собрались соседи, многие плакали, женщины голосили. Официальное сообщение передали по радио в 15 часов. Стояла жуткая жара, но люди не расходились, замерев, слушали новости.
Это было 22 июня 1941 года. А в августе его уже мобилизовали на фронт. Целый эшелон новобранцев отправили в Майкоп, оттуда — на Харьков. На станции Меховая их перевели на Сталинградское направление. Остановились в селе Райгород. Там шло формирование, работали они до январских морозов. Вскоре прибыл «купец», и ему приглянулся Нестеренко: у него хоть и было четыре класса образования, но парень был начитанный и очень сообразительный. Взяли его в моторазведывательную роту разведчиком и отправили вновь под Харьков.
А там стоял ад кромешный. Мотострелковая рота шла за разведчиками. Они попали во вражеское кольцо. Полегли почти все. Мало кто остался в живых, да и тех взяли в плен.
Командира немцы увели в хату, там и убили. «Мы растерялись и попытались убежать, рванули к озеру, неподалеку, в камыши, сидели там в воде до рассвета, потом нас все равно нашли и бросили в сарай. Многие из нас были раненые, избитые. Ни еды, ни питья не давали. Кто совсем ослабел — тех достреливали», — так для папы начался ад войны.
Он тоже был ранен. Товарищи подхватили его под руки, чтобы устоял, иначе немцы расстреляли бы, не задумываясь. Так прошла неделя.
Сами себе делали перевязки из своего же белья, кто как мог. Было очень жарко. У раненых заводились черви под кожей, их выковыривали подручными средствами, в основном палочками.
Они были очевидцами, как пленных перегоняли на станцию Чугуево. Он видел своими глазами, как сгоняли туда народ, строили, били прикладами, толкали, запихивали в вагоны и отправляли в Германию. Вспоминал и плакал. Их тоже погнали, но снова в Харьков. Только там дали воды и семечек, потом недели две не кормили, не поили, не говоря уже о медицинской помощи.
Наконец принесли гречку с шелухой в виде жидкой каши, наливая ее прямо в пилотки — что успевали, то выхлебывали. И опять погнали в Шепетовку пешком. Раненный в ногу, добрался туда только благодаря товарищам. Так, из города в город, из барака в барак гоняли до отправки в Германию. Выжили далеко не все. В плен попали в июне, а в Германию прибыли поздней осенью 1942 года.
Когда вышли из вагона, все упали — такова была реакция голодных, ослабленных, больных солдат на свежий воздух. В вагонах было грязно, душно, тесно от переполнения их пленными.
Привели военнопленных в село в восьми километрах от Нордхаузена.
До распределения по хозяйствам они находились голодные, в холодном бараке. Ночью услышали какую-то возню. Оказалось, стороживший их немец подпилил доску, проделал щель и подсунул в нее брюкву прямо с огорода, в грязи. Кто смог, руками очищали грязь и грызли ее. И это было долго. Не только моему папе тот немец спас жизнь.
Каторжный труд длился более двух лет в каменном карьере, где вручную добывали камень, вручную его долбили, дробили в щебень, вытесывали гипсовые плиты, и этот неподъемный груз вывозили на тележках из карьера. Там он приобрел пневмонию от тяжелого труда, голода, холода, пыли. Никакого лечения не было, и на всю жизнь он приобрел астму. Освободили наших военнопленных в апреле 1945 года. Почти еще месяц находились в Германии. Никакой информации им не давали. И вдруг однажды утром откуда-то просочился слух о победе. На улице поднялась стрельба. Все побежали туда, оглушенные этой новостью. Немцы бежали из своих домов…
-После освобождения одних отправляли домой, а я был определен в родной полк, к своему же командиру, радость была необыкновенная. Я не верил ни своим ушам, ни своим глазам, что случилось в моей жизни такое чудо. Выдали необходимое обмундирование, назначили старшим разведчиком и направили в Австрию в город Кремс. Можно было туда добраться на попутных машинах, но командир решил по-другому, чтобы сохранить жизнь своим солдатам.
Шли туда пешком 12 дней. Шел вместе с командиром, не отрываясь, шаг в шаг, под его командованием. Некоторые рисковали, пытались пробраться побыстрее, самостоятельно, на попутных машинах, на крышах вагонов. Ночью падали под колеса, лишались головы, их перерезало проводами, попадали под обстрелы. Погибали, но уже после победы, — вспоминал папа.
Наконец, после стольких лет неведения, ему пришла весточка из родного дома. Когда выкрикивали, что для него есть письмо, казалось ему, что пилотка приподнималась на голове, и он потерял сознание. Когда очнулся, прочитал письма, что все три его родных брата живы. Стефан был комиссован в 1943 году по ранению. Николай и Александр были ранены, и всю войну они шли рядом. Это было видно по адресам солдатских треугольников, которых папа не получал. Письма шли домой. Николай с Александром встретились в Кенигсберге.
Счастливая наша бабушка дождалась с фронта всех своих четырех сыновей!
А мой папа был демобилизован в мае 1946 года. И сразу поехал в Апшеронск. Хотелось работать, завести семью, растить детей.
Еще зимой 1942 года, когда гибли один за другим его боевые товарищи, а затем — в плену, в холодных бараках он дал себе клятву: если выживет, то будет иметь много детей — за тех, кто никогда не узнает радости отцовства.
Папе тяжело было вспоминать о войне, не мог без горечи и слез говорить о ней. Но с радостью и теплотой вспоминал своих однополчан, всегда поддерживал с ними связь. Встречались, как родные, и радовались, что остались живыми, вспоминали погибших друзей. Папа помнил всех поименно. В нашей большой семье всегда было место всем папиным однополчанам, они любили нас, как своих детей.
Шестерых детей воспитал наш папа: двоих сыновей и четырех дочерей. Дал всем высшее образование. В семье три учителя, два инженера. Дождался внуков, их девять. Внуки уже тоже взрослые, кто-то учился еще в школе, а кто-то уже в ВУЗах. Учились отлично, как и их родители, с медалями и красными дипломами. Частенько мы слышали, как папа, радуясь своим детям и внукам, говорил: «Ах, дети, мои дети! Вы самое дорогое мое богатство». Он очень гордился своими детьми и внуками.
Всю жизнь трудился нефтяником в НГДУ «Хадыженнефть». Умная голова, золотые руки. Мудрый, щедрый душой, всегда находил чему радоваться: большому дому, построенному своими руками, саду, умным детям и внукам, окружающим его людям, красавице-жене, прекрасной маме его детей и замечательной хозяйке, благодаря которой создана крепкая, большая и дружная семья.
Любил людей, и люди отвечали ему тем же. На улице Красной поселка Нефтегорска, где стоял наш большой дом, он был самый пожилой и уважаемый житель. Он считал, что Бог дал ему, прошедшему через ужасы и ад войны, такую долгую и счастливую жизнь за то, что он так за нее держался, никогда не унывал и верил только в хорошее.
Самый главный праздник для него всегда был День Победы. К этому дню папа готовился особенно: примерял свои награды, а медалей, боевых и юбилейных, было на всю грудь. На праздничный митинг ходил пешком, а это около двух километров от дома до Вечного огня. Ветераны с уважением относились к нему, встречали его, уделяли ему особое внимание. Он говорил: «Я живу от Победы до Победы, год за годом». Это его держало, и ради этого он жил.
Ушел из жизни последним из однополчан. На 90-м году…, 27 января 2006 года.
Записано со слов отца старшей дочерью
Ольгой Васильевной Нестеренко-Авраменко