или один день операторов-нефтяников …

Тяжело, неохотно расползалась под ногами липкая, глинистая масса. Тропа вела меня через лес, застывший в непривычном молчании. Не было слышно пересвиста синичек, резкой трескотни вспугнутой сойки , дятла- вечного лесного труженика. Ничего не нарушало окружающей меня тишины. Только ветер гулял в кронах деревьев, срывая с них пожелтевшую листву. Стояла осень. Серый моросящий дождь повис над землёй, окутал сотканными из мельчайших водяных бусинок одеялом опавшие листья, кусты, деревья. Было что-то неуловимо прекрасное и печальное в лесной обнажённости. Преодолев подъем в гору, я вышел к большому камню, обросшему мхом. Здесь мой привал. Устроившись на нём поудобнее, я бросил взгляд окрест. Меня захватила неповторимая картина осеннего дня. Уходящая за горизонт цепь гор, что ощетинилась в небо лесом, напоминала какую-то странную шкуру животного, которая вот-вот приподнимется от могучего вздоха её хозяина. А под всем этим в седых космах облачного покрова алым пятном угадывалось солнце. Утренняя заря угасала, так и не успев разгореться. Порыв лёгкого ветерка запустил за воротник брезентовки пригоршню водяных брызг. Невольно чему-то улыбаюсь, впадаю в веселье и бегом преодолеваю очередной подъём в гору. Оставалась одна последняя скважина, её надо было проверить. И я, спохватившись, шёл дальше. Через несколько минут ходьбы по лесу перед глазами открылась поляна с возвышающей над ней нефтяной вышкой. По мере приближения к ней всё более отчётливо стал угадываться привычный звук выброса нефти в выкидную линию. « Чшиу…. Чшиу !»- доносилось из неё. И это звучало в лесной тишине как-то по- особенному, заставляло вслушиваться постоянно повторяющиеся звуки. Было такое ощущение, что дышит сама земля через скважину, исполняя песню покорности всесильной власти человека. А поодаль, за будкой, где находилась автоматическая депарафизированная установка, или как у нефтяников называется скребок, высился трап. Покрытый весь дождевой пылью , он попеременно втягивал в себя нефть и, словно прижмуриваясь от удовольствия округлёнными глазищами манометров, походил на того лесного старичка, который, попивая чай с блюдца, покряхтывает и забывает утереть выступивший на голове пот. Стоило открыть вакуумный краник, как он недовольно забормотал и с тонким присвистом стал втягивать в себя воздух. Всё было в порядке, и я изрядно продрогнув, направился к будке. Её крыша и три стены не спасали от всюду проникающей влажности. От неё нельзя было уйти. Она присутствовала везде. Весь окружающий мир был насыщен, как губка, этой влажностью, сочившейся снизу, сверху… Рука ощупывала знакомые очертания щитка управления. Ага! – вот кнопка « Пуск». Лёгкое нажатие – и мотор заработал, поднимая скребок на поверхность. Ровное гудение убаюкивало. Веки слипались, наливались свинцом. Мучительно хотелось спать после бессонной, проведенной за книгами ночи. Я встряхиваюсь, широко открываю глаза. На верхнем конце фонтанной « ёлки», на лубрикаторе, медленно выползал из сальника трос, захватывая мелкие кусочки чёрного парафина. Они, как мушки, облепившие бесконечной длины серебристую змейку, чуть слышно похрустывали в роликах и отпадали комочками на землю. — Ну так что? Тянешь? – неожиданно раздался над моей головой голос моего напарника. Очнувшись, резко повернулся, увидел за спиной на фоне зыбкой пелены дождя его длинную , угловатую фигуру. Не дожидаясь ответа, парень не то чтобы присел на порожки , а прямо- таки переломился в узком проходе между стояком и дощатой стеной. Когда я взглянул на него, он пытался зажечь под фуфайкой сигарету. Мне захотелось ему помочь, подбодрить его, сказать какое-нибудь слово, которое бы нас обоих больше согрело, чем вдыхаемый в лёгкие сигаретный дым. — Ну, погодочка ! В такую погоду хороший хозяин даже плохую собаку не выгонит из дома ! – цедил сквозь зубы мой напарник. Зовут его Сергей. Но все в промысловом посёлке привыкли называть его не по имени, а по кличке. А кличку « Вихрастый» он получил, вероятно, за свои непокорные вихры. Рассыпанные в беспорядке, они смешно топорщились колом на голове, налезали ему на глаза. Глаза же у Сергея – синие. Сейчас, сузившись , приобрели серый, стальной оттенок, может быть, от «весёлого» общего настроения, что охватило нас в досаде на непогоду. Но всё равно, я знаю, что они могут распахнуться своей синевой, заискриться в радостном ожидании чего-то нового от людей, от себя. Только одни глаза скрашивали его некрасивое лицо , на котором розовым пятном выделялись толстые губы. Месяц тому назад « Вихрастый» вернулся из армии. Уже две недели прошло, как он приступил к работе обходчика на самый отдалённый участок промысла – фонтанный. На память пришёл один случай, мы по просёлочной дороге повстречали одного старичка. Увидев нас, он что есть силы, замахал рукой. Вскоре мы все втроём уселись на поваленное дерево. Тогда я и познакомился поближе с этим человеком. Он был из операторов, всю жизнь проработавших на промысле. Ему надо было бы давно уйти на пенсию, но он не хотел. И когда ему говорили об этом, очень обижался. Его жизнь неотделима была от жизни промысла. Перед его глазами прошло несколько поколений нефтяников. К нему привыкли … Его считали составной частицей жизни нашего работавшего и работающего здесь человека, необходимой и незаменимой ничем и никем. Все, вплоть до начальника промысла , уважительно называли его « Батей». Да не только за его чуть ли не полувековой практический опыт. А за то, что он справедливо мог судить о людях. В то время, когда он курил, его маленькие глазки, спрятавшиеся под лохматыми бровями, изучающие всегда смотрели на нового человека, словно проникая ему в душу. Вот и тогда он сказал Вихрастому : — Эко ты, брат, на морду неотёсанный . Да ты, слышь, дурачок, рыло в сторону не вороти – не об этом речь веду. Душа у тебя, сынок, что надо- людей любишь. Работу любишь. А они всё видят, всё подмечают. Да и от баб у тебя за красоту твою душевную отбоя не будет – за безотказность помочь. За хозяйскую хватку. А это у нас в посёлке первостепенное дело. Вот так-то, паря! – Последний слог как бы застрял в сухой гортани старика. Так и остался он в моей памяти хрипящим, растянутым звуком «ая». Действительно, проработав немного с Вихрастым, потом понял, насколько точно и правильно оценивал « Батя» людей. Благодаря весёлому нраву, большой отзывчивости и сквозившей в каждом движении доброте к людям напарник мой легко сходится с ними. У меня с Сергеем сложились вполне хорошие отношения, можно сказать, что мы сдружились и испытывали постоянную маленькую радость от наших встреч по работе. В большинстве случаев зову его по имени. А он меня иной раз по ошибке – Коля. На мой вопрос , почему так, он пояснил: — Понимаешь, друг у меня Коля. Вместе служили в Германии. Ты мне его сильно напоминаешь. Поэтому извини, что тебя его именем называю. Сергей всё ещё продолжал , сощурившись, смотреть в небо, тихо ругался на погоду. От этого нам обоим немного делалось легче. Потом он бросил недокуренную сигарету, втоптал её каблуком сапога в землю, по- хозяйски начал осматривать будку. — А ну-ка, подай сюда ту доску – его загрубелый палец со сбитым на конус ногтем показал в тёмный , возле меня, угол под стояком. Я подал ему доску. Он уселся на неё, с наслаждением вытягивая затёкшие ноги. — На твоей половине участка всё в порядке?- задал я ему вопрос. Он, фыркая, раздирал на лбу слипшиеся мокрые волосы. — Да, а у тебя? — То же самое. -Да вот что , — обратился я к нему снова.- Мне ещё порядком тянуть скребок, поэтому меня не жди, а начинай готовить. -Ладно,- Сергей встал, поправил сбившуюся на голове кепку, взял из моих рук сумку с продуктами.- Ну я пошёл,- сказал он и поднял руку в знак того, что он действительно сейчас шагнёт из-под крыши и что ему наплевать на любую погоду . Но почему-то он остановился. Его толстые губы растянулись в озорную улыбку. — Что дождь?- спросил я его — Да, вроде дождь. — Ну так что же ты? ! Видно, ему не хочется уходить. И в нём просится наружу желание подурачиться, расслабиться перед тем, как он снова окажется в промерзлой сырости осеннего дня. Подставляя ладони под льющиеся с крыши струйки воды, Сергей наблюдал, как они разбивались в мельчайшие капли, затекали ему в рукава. И у него на лице продолжала ещё блуждать всё та же озорная улыбка. Со словами: — Эх, так и быть, пропадать!- он с той же неожиданностью, с какой появился здесь десять минут тому назад, исчезает за дождевым туманом. Только несколько втоптанных в грязь сигарет говорило о том , что я недавно разговаривал с ним. Я уже представил, как он добирается до нашего « теремка», так называли мы будочку, установленную на санях. К ней подведён свет от глубинно-насосной скважины, что находилась неподалёку от неё. Там мы обычно собираемся вместе, варим по очереди еду на электроплитке и, как правило, её завершаем чаем, приготовленным на коре боярышника. При одной мысли об этом чае холод пробирался по спине , вызывая озноб, который коварно затаился где-то в складках одежды. Я встряхнулся от него и терпеливо стал ждать, когда вымотается до полной отметки трос на барабане. В будке изредка позвякивала посуда. Через невидимую для меня щель от неплотно прикрытой двери вился ровным столбиком парок, доносились растягиваемые на одной ноте слова известной в своё время песни « От зари до зари, от темна до темна…». Потом всё сливалось в неразборчивый поток звуков. « Поёт Серёга», — с теплотой отметил про себя. Когда потянул дверь, в лицо пахнуло острым запахом жареного лука, отчего сразу засосало под ложечкой. Сюда ещё примешивались испарения мокрых портянок, разносимые клубами пара. Сквозь них угадывались очертания взъерошенной головы Сергея и его рук, совершавших с медлительной торжественностью магический обряд над кастрюлями. — Что же ты стоишь? Закрывай двери! — Пусть проветрится, тут задохнуться можно, — сказал я. С облегчением снял с себя успевшую промокнуть брезентовку, повесил её на гвоздь. С тем же чувством сел на нары, стянул с себя портянки и остался в одних носках. В это время как из бочки, гудел голос Сергея : — Еду варить — это не из рогатки стрелять. Это тонкое дело. Особый подход любит. Вот, например, стоит мне варить харчи с немытыми руками, так ты, представь, вкус не тот. Понимаешь? Его лицо словно соткано из множества смешинок, готовых в любую минуту рассыпаться заражающим весёлым смехом. Мы смеялись долго – со вкусом. Особенно забавно выходит это у него : вроде бы весёлые шарики перекатываются, и он не в силах был справиться с ними. — Ну, ладно, повар, давай, что у тебя там есть. Обжигаясь, мы хлебаем что-то среднее между супом и кашей, но голодные, на это мало обращаем внимания. Становилось тепло и парко. Всё тот же чай из коры боярышника окончательно разморил нас. Мы допили остатки янтарной жидкости и растянулись на нарах . Я сказал Сергею: — Полчаса в нашем распоряжении. Тот не отвечал. Я уже не чувствовал , как жёстко упиралась пуговица на фуфайке, подложенной под голову, как некуда было девать руки по той причине, что приходилось лежать боком, и одна из них обязательно свисла с нар и касалась пола. Находило оцепенение, покачивало немного. Перед закрытыми глазами все еще продолжались выматываться один за другим метры блестящего троса. Но вдруг он изогнулся в петлю, которая обхватила меня по рукам и ногам и впился в тело сотнями тысяч иголок. Наступило странное состояние полусна, когда осознаёшь, что не можешь проснуться, смахнуть с себя паутину беспомощности бессилия непонятно перед чем. И от одной мысли , что это будет длиться нескончаемо долго, покрываешься липким потом. Наконец большим усилием воли удалось открыть глаза. С недоумением увидел свою левую руку, которая против моей воли сползла к ногам, словно погружаясь в стеклянную вату. « Отекла» — подумал я и начал раскачивать её, как плеть, наклоняя корпус тела то вперёд, то назад. — Ты чего это, а? – забормотал Сергей и окончательно сбросил с себя дремоту. — Да вот, ерунда. — Постой-ка, сейчас, вот так ,- он начал мять и растирать мне руку и я почувствовал, что вполне могу владеть ею. В подтверждение всего этого, чтобы осадить не в меру расходившегося Сергея, этой же рукой схватил его за нос. Его лицо собралось в уморительную гримасу. Мы выкатились из будки. И уже не стеснённые её стенами, дурачились, подбрасывали вверх пригоршни осеннего огня, осыпая друг друга опавшими листьями. И смеялись опять, не зная, от чего. Может быть, от того, что поднявшийся с верхушек деревьев ветер стал сворачивать за горизонт серый ковёр облаков. — Эге-ге-ге-гей ! – разнеслось по лесу и побежало по горам вдогонку за уходящим дождём. А мы, широко расставив ноги, стояли над обрывом, все кричали и вновь все старались уловить ускользающее эхо. Только что проглянувшее солнце тихо улыбалось и смотрело на нас с высоты, точно мать на своих расшалившихся детей. С каждым шагом наш « Теремок» тонул в лесной глубине, расплывался в её постепенно сгущавшихся сумерках. Сергей шёл впереди меня. Ему то и дело приходилось отстранять налезающие на лицо ветви густого орешника. — Берегись! – покрикивал он мне, когда оставленные за его спиной ветви упруго рассекали воздух . — Выйдем на тропу, — говорил он, — просторнее будет . Тропа еле различимой змейкой вилась по склону балки, спускалась к шаткому мостику, переброшенному через ручей, и круто взбиралась вверх. Под ногами зыбко заходили доски. Бешеные потоки воды подныривали под мостик и с рёвом уносились, перепрыгивая с камня на камень. Пахнуло до боли знакомыми с детства запахами прелой листвы и гниющего дерева. В стиснутой горной расщелине клубилась темнота наступающей ночи. Каждый раз мы совершали повторный обход по фонтанному участку. Перед нами одна за другой вырастали и оставались позади ажурные конструкции вышек. Словно чья-то щедрая рука разбросала по горам пирамидки. И там, где они упали, появились голые пятнышки безлесья. Тропа вывела нас к полянке. Над ней высилась вышка глубинно-насосной скважины. Балансир станка-качалки приветливо кивал нам головой как старым знакомым. Сергей, опередивший меня, разговаривал с ним, как с живым человеком: — Что это ты, друг, так расклеился, а ведь утром докладывал мне, что здоров и не кашляешь. Но ничего, ничего. Мы тебе наведём армейский порядок. Я взглянул на мостики. На них видны были подтёки нефти. Причина была ясна. Мы набили новые сальники, подтянули их надёжно. Остатки нефти засыпали сухим песком и смели их с досок. Работа была закончена. Я оглянулся по сторонам. Короткий осенний день подходил к концу. Надо было возвращаться в культбудку- место сбора всех операторов. Путь к ней лежал через балку, глубокую, неприветливо смотревшую на нас снизу чёрными провалами между верхушками белолиственниц. Они, только они выделялись светлыми пятнами, освещённые последними лучами заходящего солнца. Мне пришла в голову мысль: — Послушай,- обратился я к Сергею,- Видишь, темнеет. Давай сделаем факелы (благо есть из чего) да пройдём с ними по балке, вообразив, что здесь никогда не ступала нога человека. Идёт? — И будем с тобой, как наши древние предки? — Хуже того,- сказал я ему,- потому что мы с тобой безбородые, ненатуральные значит. — Ну и что?!- возразил Сергей,- это дело наживное.- А сейчас, — заорал он,- Хея! Хея! Он дурашливо боднул меня головой. Я ему ответил тем же самым. Факел охватило пламя. Сергей победоносно поднял его к небу, на котором уже зажглись первые звёзды. А закат ещё догорал. Он отбрасывал на землю свои багровые отблески. Казалось мне, не он, а свет нашего факела разбрызгивал над предгорьями неуловимо прекрасное, что называется мгновением. Словно черно-багряное пламя – кровь земли- полыхало и рвалось из рук плыло, рассыпаясь над всем миром искорками давно исчезнувшей жизни. Сейчас эта жизнь заявляла, что она – само бессмертие, буйствовала в огненной пляске свободы, тянулась ввысь, протягивая солнцу когда-то забранную от него энергию. Но нет – не бывать этому. Перед глазами вставала целая вереница людей , отдавших и отдающих все свои силы, чтобы добыть нефть из земных недр. Пламя земли – кровь земли – оно до сих пор горит в моей памяти факелом, как символ моей ушедшей юности. И будет ещё долго гореть и служить людям , которые придут после меня.

*- этот рассказ мне дорог тем, что я, в очередной раз его прочитывая, вспоминаю, как студентом хадыженского нефтяного техникума проходил производственную практику на промыслах НГДУ « Хадыженнефть» в 1970г., когда мне было 18 лет…