Над ущельем, широко распахнув крылья, бесшумно и плавно кружила пара птиц. Они делали один за другим круги над группой вооруженных людей, идущих друг за другом по узкой горной тропе. Внизу под ногами шумела безымянная река, которая билась о подножья неприступных скал.
Денис поднял голову:
— Это что за разведка над нами? Упрямо так лётает… Орлы или коршуны?
— А хрен их по деревне знает,- откликнулся его друг Женька Милахин. – Ясно, что не канарейки из клетки…Кто бы ни были, они сами по себе, а мы сами по себе. У них свои заботы. А у нас свои… проблемы.
— Ты как всегда прав, но не проблемы, а поставленные перед нами боевые задачи, которые мы должны выполнить во что бы то ни стало… и с наименьшими потерями,- Лихачев отвечал другу.
— Так точно. По-другому не бывает.
Их группа недавно была высажена на южный склон перевала и теперь спускалась вниз. Но все равно, так как шли не налегке, а с боеприпасами и с оружием да еще в условиях высокогорья, ощущалась нехватка кислорода. С непривычки чувствовалось сердцебиение в груди. Когда тропа оказалась у самой воды, старшина Остапенко объявил короткий привал.
Группа в составе семи человек от усталости попадала кто куда. Денис подошёл к берегу, слил с фляги остатки воды и набрал её по-новой. Сделал пару глотков, не больше. Доставленная речкой с близких ледников вода была кристально чистой и холодной. Да так, что заломило зубы. Она пахла снегом. Лихачёв прислонился спиной к валуну, с наслаждением вытянул ноги. Взглянул на противоположный берег реки. Неведомо куда в небесную высь уходила вертикально каменная стена, задевая низко плывущие облака. На их же пологой стороне росли кое-где низкорослые деревья и кустарники.
Слева от друзей расположился снайпер их группы. Парень двадцати трёх лет из Москвы бросил учебу в строительном институте. Кандидат в мастера спорта по стрельбе решил проверить себя на прочность: прибыл в Абхазию наперекор своим родителям. При первом с ним знакомстве он рассказывал, как его отец, профессор этого института, что занимался сейсмоустойчивостью зданий и сооружений, резко воспротивился желанию единственного сына поучаствовать в абхазско-грузинском конфликте. Харитонов Евгений, так звали парня, оставив мать в слезах и отца в праведном гневе, сорвался из родительского дома. От Курского железнодорожного вокзала отправился поездом на Кавказ, где оказался в посёлке Весёлом у реки Псоу, что на границе с Абхазией, среди желающих воевать за независимость абхазского народа. Невысокий худощавый брюнет, выросший в профессорской семье, с холёным лицом, вроде должен быть изнежен и неприспособлен ко всем тем нагрузкам и лишениям, что преподносит любому, как он, война. Напротив, москвич знал, на что шел. Нужного человека угадал в нём старшина Остапенко, когда подбирал себе людей в отдельную диверсионно-разведывательную группу. И не ошибся. Харитонов был чертовски талантлив в своём снайперском деле. Его меткость в стрельбе поражала многих. В снайперских поединках играет роль не столько меткость, а у кого больше хватит воли и терпения перехитрить противника. Харитонов мог проползти пятидесятиметровую дистанцию в течение полудня и при этом для своих и чужих остаться незамеченным. В этой борьбе нервов бывший студент выходил победителем. Ему в своём деле не было равных. Благодаря его таланту снайпера, многих он спас от неминуемой смерти. Поэтому ему многое прощалось. Была негласная скидка: освобождали его нести на себе дополнительный груз взрывчатки и продовольствия. Зато везде и всюду его сопровождала снайперская винтовка. Она для него была идолом поклонения. Это можно было понять, глядя на снайпера, когда он благоговейно в очередной раз держал её в своих руках.
Денис Лихачёв видел, как Харитонов достал оружие. По форме приклада и телескопическому прицелу можно было определить, что это « драгунов». Полуавтоматическая, калибра 7,62 снайперская винтовка была одной из лучших в отрядах спецназа. С надёжным механизмом она позволяла вести прицельную стрельбу на расстоянии более 800 метров.
Женька Милахин, что сидел рядом со снайпером, не удержался, сказал ему:
— Ты, Харитон, как бог войны с этой штуковиной. А мы, значит, твои помощники, как у бога за пазухой.
Но снайпер продолжал заниматься своей винтовкой. Он оттянул затвор, проверил его состояние. У него за спиной раздался густой бас:
— С этой «игрушкой» — стопудовая спокуха. Подвинься, студент, дай-ка сяду…
К ним подошёл Николай Петренко, родом из Украины. В далёком прошлом спецназовец, краповый берет, принимал участие в миротворческих силах в Нагорном Карабахе. Сержант, много повидавший на своем веку…Ростом больше двух метров, он смотрелся гигантом в камуфляжной форме. Ладони, как утюги. Руки – это было что-то. Все боялись его рукопожатия. Ноги, как колонны. Гранатомётчик, он обходился без второго номера. Мог запросто себе позволить стрелять стоя, не то что с плеча – с одной руки. За нечеловеческую силу и размеры абхазы его называли человек-гора. А свои любовно – Малышом. У него был спокойный, уравновешенный веселый нрав. Единственно, что могло его вывести из себя, если что-то было не так в его экипировке. Он был предельно аккуратен в одежде, насколько ему позволяли условия походной боевой жизни. Камуфляж только подчёркивал его атлетическую фигуру. Чтобы позабавить своих собратьев по оружию, он знал, как задеть за живое снайпера. Все это он делал с усыпляющим добродушием.
— А что, други — славяне,- он под общий смех продолжал говорить, показывая глазами на снайперскую винтовку.- С этой «зубочисткой» мы завтра же победоносно закончим эту войну и будем вкушать шашлык на проспекте Шота Руставели в самом Тбилиси. Как ты считаешь, Плачбий, так и будет?
Снайпер побагровел лицом. Может быть от того, что ему напомнили о его прозвище. А может быть, скорее всего, что прошлись так по-хамски неуважительно по его винтовке. Только в этом случае он обижался, как ребёнок. Но тут же мигом забывал свою обиду. И все это знали, ждали продолжение спектакля.
Харитонов подскочил к Петренко с угрожающим видом, сжав кулаки, нараспев, чуть заикаясь, произнес, еле сдерживая себя:
— Да ты знаешь, что я тебе сделаю?!
Снайпер перед Малышом напоминал комнатную собачку, что безоглядно бросилась под ноги буйволу. Контраст был настолько гротескным, что все вокруг вновь не удержались от смеха. Петренко в своей флегматичной манере отмахнулся от него, как от назойливой мухи:
— Да ничего ты мне не сделаешь. И я тебе не сделаю. И всё потому, что у нас с тобой общее правое дело — прекратить эту бойню. И не гоже нам сейчас попусту тратить силы, размениваться на никчемные разборки.
Широкое лицо Малыша помягчело. Его карие глаза приобрели мечтательное выражение.
— Чтоб после войны мы с тобой, приятель, могли приехать со своими будущими семьями, к примеру, в Пицунду. Понимаешь, чтобы спокойно, мирно отдохнуть среди реликтовых сосен. А если здесь ещё лишний раз шумнёшь, в душу дам!
Это было сказано беззлобно, с какой-то обезоруживающей доброй улыбкой, что со снайпера мигом сошел пыл продолжать ссориться. Он, как ни в чем не бывало, опять занялся своей винтовкой. Она наверняка поднимала ему настроение.
Денис Лихачев наблюдал за ним, просветленным от соприкосновения со своим любимым оружием. Эта просветленность давала всей разведгруппе уверенность, что при очередном столкновении с противником Харитонов будет, как всегда, надежен. Что он никогда не подведет. А что касается его прозвища, Лихачев вспомнил в эту минуту отчего назвали так их снайпера. Было подмечено, когда он возвращался с задания и его глаза до удивительной странности увлажнялись, словно он пускал слезу, как крокодил, проглотивший свою жертву,- это говорило об одном: гвардейцы Мхедреони (соколы, орлы) в очередной раз не досчитались в своих рядах бойца. А может, больше в зависимости от удачи, выпавшей на долю снайпера. К нему незамедлительно приклеилась фронтовое имя «Плачущий убийца» или сокращенно Плачбий. Сейчас он напоминал не человека, оттачивающего своё мастерство убивать людей, а скорее всего рассеянного студента, упаковывающего конспекты в дипломат.
Лихачев перевел взгляд еще на двоих из их группы. Это был Картахов, сержант из разведроты ВДВ. Военная специальность — сапер-подрывник. Характером был спокойным, уравновешенным, что ему здорово помогало в его деле взрывника. Никогда, ни при каких обстоятельствах не терял чувства самообладания. Получил прозвище «Будьспок» от своей привычки говорить, если что: «Будь спок – пробьемся!» И, наконец, последний из их группы это был Звонарев Вадим. Кандидат в мастера спорта по дзюдо, перед войной служил в морской пехоте. Военная специальность – радист. Был, как Женька Милахин, разухабистый, душой нараспашку, улыбчивый парень. Но при отсутствии насморка почему-то шмыгал носом перед началом боя, чтобы, видимо, снять с себя нервное напряжение. А потом уже при выходе на связь все у него возвращалось в прежнее русло. Поэтому получил прозвище «Шморгун».
Старшину Остапенко уважительно называли Дедом за его возраст, за боевой опыт, умение сплотить в единую команду военных спецов, столь различных по характеру и темпераменту людей. Он был как связующее звено между ними.
Дед в свои сорок с небольшим лет грузно поднялся, отряхнул камуфляж от пыли и песка, что подцепил с камня, на котором сидел:
— Ну, что, Браток,- он обратился к Лихачеву,- поднимай хлопцев. Надо спешить. Мабудь, к концу дня успеем пройти, что намечали.
Прозвище «Браток» Денис получил за то, что он был всегда готов прийти на помощь к любому, выбившемуся из сил, взять на свои плечи часть боеприпасов или вынести раненого из боя со словами: « Держись, браток, я с тобой…»
Браток, так браток – на что Лихачев не возражал. Он являлся старшим после Деда по группе. Хотел было выйти из отдыхающего положения «сидя», как последовала повторная команда старшины Остапенко:
— Подъём!
— А ты Балагур, — Лихачев, в свою очередь, обратился к Милахину, любителю пошутить с поводом и без всякого повода,- двигай поршнями вместе со мной. Пойдем впереди группы с небольшим опережением, при возможности не выпуская друг друга из вида…Если что не так, когда нас не будет видать, тревогу прокричу сойкой.
На что Дед отреагировал:
— Давай, Дениска, у тебя это неплохо получается. Не возражаю, будем думать, что в этих местах сойка водится…

2

     Лихачев вспоминал, как примерно год тому назад, ровно столько, сколько шла война, они втроем попали на границу с Абхазией, на реку Псоу. На противоположном ее берегу в поселке Леселидзе с утра их поджидал ГАЗ-66 с брезентовым тентом. Где-то ближе к обеду их привезли в Новый Афон, где состоялась встреча с человеком с внешностью горца. Он с ними говорил на чистом русском языке без акцента. Стройный и подтянутый, стоял перед ними без знаков различия в камуфляжной «афганке», в которой воевали солдаты и офицеры ограниченного контингента войск в Афганистане. По дырочкам на погонах Лихачев догадался, кто перед ним стоит. Сорокалетний мужчина был майором. Остапенко и Милахин перехватили взгляд Дениса, поняли, как и он, с кем имеют дело. Майор завел их в здание школы, над входом которой развевались российский флаг и флаг республики Абхазии. Там в одном из классов он окинул оценивающим взглядом их нехитрые пожитки — затертые рюкзаки, спортивные сумки. Им объяснили политическую обстановку по текущему моменту, о чем были наслышаны вновь прибывшие. Вместе с ними были еще молодые люди, приехавшие из разных уголков распавшегося Советского Союза. Они искренне стремились помочь абхазскому народу в отражении грузинской агрессии.
— Да будет вам известно, — офицер абхазского формирования говорил внятно, не повышая голоса. И тем самым его слова тревожили, западали в душу. — Первыми пострадавшими в этой войне, как ни странно, были ваши соотечественники – россияне, которые погибли при обстреле военного санатория. Поэтому с пониманием готов вас, добровольцев, принять в ряды нашего ополчения. Еще вот что. Шеварднадзе ответил отказом на предложение председателя Абхазского Парламента Владислава Ардзинба о создании федерального статуса нашей автономной республики в границах Грузии с обязательным сохранением нашей государственности, абхазского языка и письменности. На этот отказ мы однозначно отреагировали решением быть независимыми от Тбилиси. Под видом контроля железной дороги и защиты грузинского населения, проживающего на территории Абхазии, режим Шеварднадзе на нас пошел войной. Это случилось четырнадцатого августа тысяча девятьсот девяносто второго года. … Грузия, чтоб вы знали, сейчас находится в тяжелом экономическом положении. Она не в состоянии содержать свою армию. Решение Тбилиси было на редкость простым. Против мирного населения Абхазии были брошены бандитские формирования, куда вошли наркоманы, уголовники, выпущенные из тюрем. Их снабдили тяжелой боевой техникой и стрелковым оружием. Многое, что досталось от Советской армии после распада Советского Союза. Танки, самолеты, вертолеты, установки «Град», много стрелкового оружия, немереное количество патронов, снарядов…И, как результат, содержимое всех закавказских Сахалцихских складов переправлялось вслед гвардейцам Мхедреони, сеющих смерть на запад от реки Ингури на земле нашей многострадальной Родины.
От последних сказанных слов у Дениса Лихачева непроизвольно пальцы сжались в кулак. Майор продолжал:
— От бойни в Абхазии остались тысячи убитых и искалеченных людей, сотни разрушенных и разграбленных домов и учреждений. В Сухуми гвардейцы Мхедреони расстреливают из автоматов обезьян, разбежавшихся из питомника, и роют окопы. Также на базе физико-технического института налажено производство противотанковых мин и снарядов для установок «Град».
В Сухумском Доме композиторов оккупантами был организован один из «фильтров» для горожан столицы Абхазии. Здесь им гвардейцы засовывали в рот дуло автомата, как свидетельствуют очевидцы, держа палец на спусковом курке, тушили на лице сигареты, выбивая деньги у задержанных и у их родственников. …Главные задачи настоящего дня для объединенного командования Абхазского сопротивления – это сдерживание грузинских войск вдоль реки Гумисты, поддержка партизанского сопротивления в Очамчирском районе и блокадного Ткварчели.
К чему вам это все подробно говорю,- рассказчик теперь пристально вглядывался в лицо каждого из присутствующих. — Вы не должны строить в собственный адрес никаких иллюзий. Быть готовыми ко всему, что вас ожидает. Чтобы вы правильно поняли, что я имею ввиду….Случается россиян и северокавказцев для погребения увозят на родину. Остальные уходят в абхазскую землю. Здесь неизвестно сколько тысяч человек вынуждены покинуть места постоянного проживания и бежать в основном к вам – в Россию после вторжения войск Китовани – Шеварднадзе. От голода и холода, от смертельной безысходности ежедневно погибают старики, женщины и дети. Бывало, рядом стоят гробы, накрытые абхазскими и российскими знаменами. Христианские и мусульманские священники исполняют над ними свои траурные обязанности. Идет геноцид народа Абхазии. Одним словом, не мне вас агитировать. Вы прибыли к нам добровольцами. Если что, подумайте, кто пожелает «дать задний ход». А кто останется, с тем мы обязательно найдем общий язык.
Все на какое-то время замолчали. Но никто не захотел вернуться обратно домой.
Майор обладал безошибочным чутьем. Сразу определил их семерых по военной выправке спецназовцев.
— Ну что, соколики, — обратился он к вновь выбранным,- Абхазия нуждается в помощи спецов. В успешной вашей деятельности она не сомневается. За что отблагодарит. Будьте уверены! Да, кстати, неделю назад в воскресный день похоронили вашего соотечественника, московского поэта Александра Бордодыма, павшего смертью храбрых за свободу Абхазии… Почтим его память минутой молчания.
Все добровольцы вокруг офицера абхазского ополчения, стоя, как один, поснимали головные уборы в дань скорбной памяти по погибшим. Прервав паузу, Женька Милахин подал голос:
— Разрешите, товарищ майор, обратиться. Вы уже знаете всех нас по предъявленным документам. Так сказать, пофамильно, А…как вас звать-величать. Может быть, живы будем, не помрем – опять свидимся….
Милахин осознавал неуместность вопроса в такой обстановке, но так искренне вопрошающе смотрел на майора, что тот не удержался ему улыбнуться:
-Наблюдательный, товарищ: вычислил моё звание. Значит, этим убедили меня в правомерности создать из вас отдельную диверсионно-разведочную группу, командиром которой назначаю Остапенко. Он по званию и опыту, уверен, будет соответствовать оказанному ему доверию.
Старшина, вытянувшись перед майором, неожиданно для себя выкрикнул:
— Служу Советскому Союзу!
Все мгновенно оценили комизм ситуации, когда громогласно, согласно прежнему уставу заверяли служению уже несуществующему государству.
Смеялись все. В том числе и Лихачев, отмечая про себя, что веселая нотка общения перемешана у него с болью, с горечью по поводу того, над чем, спрашивается, смеяться? Чему радоваться? Что на развалинах бывшего Советского государства происходят кровопролитные войны по переделке границ, где гибнут ни в чем неповинные люди?
— Так и быть. Скажу по секрету только вам,– майор явно был в хорошем настроении, – зовут меня Георгий Бгажба. Мир тесен. Когда — нибудь свидимся.
Может быть, он и озвучил не свою, а вымышленную фамилию. Это было уже не столь важно.
Так была организована их разведгруппа в составе семерых человек, которые приобрели прозвища в неформальном общении. Но через год войны, словно заговоренные, не считая лёгких ранений, все семеро опытных спаянных бойцов вместе со старшиной Остапенко словно забыли свои настоящие фамилии, а отзывались с готовностью в разговоре друг с другом на свои новые фронтовые имена….

3

     Дед, Браток, Балагур, Малыш, Плачбий, Будьспок и Шморгун – это был послужной список разведгруппы, их боевой семьи. Они столько раз уходили в тыл противника, их скрытность (« ходить по теням», как любил выражаться старшина), непредсказуемость для врага в выполнении поставленной задачи, слаженность и понимание друг друга с полуслова — все это были основные слагаемые их успешного возвращения с заданий. Этот маленький боевой коллектив в составе из семи человек стал для каждого из них чем-то сродни фронтового братства. Он жил по своим особым законам, далеким от тех общепринятых норм поведения, какими руководствуются в мирной жизни. Прежде всего, ценилось такое качество, как способность побороть страх, проявить мужество — вынести во что бы то ни стало своего раненного товарища из-под обстрела. Тем самым надежность каждого из них была неоднократно проверена в боях. А в промежутках между ними собратья по оружию позволяли себе расслабиться.
Лихачеву как-то пришлось померяться силами с радистом Вадимом Звонаревым. Обменявшись мощнейшими ударами в поединке восточных единоборств и, не добившись свалить друг друга на землю, они скоро пришли к выводу о равенстве их сил и умения драться. На этом бой был закончен. Но все равно Денису на правах помощника командира группы иной раз приходилось умерять пыл радиста в выбивании сведений у взятых ими языков сведений о дислокации грузинских частей, их вооружений. Война неожиданно для самого Шморгуна выявила затемненные уголки его характера, о которых он не подозревал. Столкнувшись с преступлениями, творимыми грузинами над мирными жителями, попавшими в зону оккупации, радист « сходил с тормозов» Его приходилось силой оттаскивать от языка, чтобы тот раньше времени не лишился жизни.
Походная жизнь наложила на группу, ступившую на тропу войны, своеобразный отпечаток только с присущими ей признаками, вмиг распознаваемыми в других, кто побывал, как и они, в смертельных боях. Будь это запах нестиранного белья или пороховой гари. Или это приобретенная жесткость во взгляде от постоянно жгущей памяти о погибших товарищах. Или что-то другое, неуловимое для сугубо цивильного человека и так легко угадываемое такими, как Лихачев. Это навязчивое желание не отводить в разговоре от собеседника глаза, будто проверяя его на надежность.
Дениса ценили в разведгруппе за его неуемный темперамент, за находчивость в разведке и за смелость напоследок «лихачнуть» в тылу у грузин. Как говорит Женька Милахин, не взорвать, а «хлестануть» мост – и все такое, что может навести «шорох» у противника.
…Группа отличалась особой дерзостью проводимых ими операций по тылам грузинской стороны. Словно невесомые тени, они неслышно прокрадывались, минировали прямо- таки под носом у охраны военные склады и подстанции. И, как неуловимые призраки, исчезали в ночи, оставляя за собой развороченные взрывами их диверсий объекты. Да еще ужас и бессильное бешенство у противника, жаждущего расквитаться с ними.
Особенно запомнился случай, когда семерка, переодетая гвардейцами Мхедреони, проникла в глубокий тыл со стороны Грузии перед Сухуми, сделала дерзкую вылазку, захватив на временно пустынной трассе ценного языка – офицера в служебной машине, который путь держал из Тбилиси с очень важными сведениями в штаб Каркарашвили. Он не в первый раз совершал такие поездки. Офицер был настолько уверен в своей безопасности, находясь вдали от Сухумского фронта, что ехал один без охраны с водителем и был крайне ошеломлен, когда узнал, что попал в руки разведгруппы абхазского ополчения. Уже на освобожденной от грузин территории на вопрос о зверствах, творимых оккупационными войсками над мирным населением, он позволил себе рассказать об одном случае. Одного из многих мирных жителей Хваркция Адгура расстреляли единственно за то, что на вопрос, где он живет, ответил:
— В республике Абхазия.
… Денис Лихачев шел вместе со старшиной Остапенко по улицам прифронтового города Гудаута, видел воочию жестокое лицо войны. Гробы с телами погибших в расцвете молодых лет абхазцев и русских, армян и греков, адыгов и чеченцев; суровые неразговорчивые бойцы с передовой, готовые отдать жизнь за свободу и справедливость; беженцы, несущие в себе страх и боль за потерянный кров и гибель близких; жители города, обсуждающие скудные сведения с фронта. И звенящая в оконных стеклах канонада «Града» от посылаемых врагом снарядов в прифронтовую Эшеру. И дети, лишенные войной детства, идущие в школу и по пути пишущие на заборах мелом надпись: « Шеварднадзе – на виселицу!»
На улицах и в общественных учреждениях Гудауты Лихачев слышал английскую, немецкую, французскую, турецкую – иную другую иноязычную речь. Кого он только здесь ни видел: журналистов, бизнесменов, миссионеров, представителей ООН… Он был наслышан, что целью их приезда было уговорить кончить войну, сдаться грузинскому режиму Шеварднадзе. За это они обещали засыпать побережье Абхазии долларами. Конечно, гости с Запада преследовали свои цели, полностью игнорируя тот факт, что очередным шквальным артиллерийским обстрелом в поселке Эшеры был разрушен грузинами исторический памятник – дача выдающегося русского художника Василия Верещагина. Да мало ли чего было разрушено…
Они шли вдвоем по улицам Гудауты – столице абхазского сопротивления. Прошел ровно год войны, как они встретились с Георгием Бгажба. И теперь старшина Остапенко получил приказ почему-то с Денисом Лихачевым явиться к нему в штаб командования объединенных абхазских формирований. Теперь уже не майор, а подполковник их встретил с распростертыми объятиями.
— Наслышан, честно говоря, о ваших подвигах,- говорил, радуясь, Георгий Бгажба.
После той последней встречи он ничем внешне не изменился. Только усы и виски коснулась проседь. Он сразу объяснил, зачем их вызвали:
-Задача вашей разведгруппы — зайти с северо-востока в тыл противника, где вас меньше всего ждут. Из Очамчирского района надо попасть в заданный квадрат, где находится грузинский блокпост у моста через реку Келасури. Он имеет для нас ключевое значение. Захватить его, чтобы контролировать подступы к Сухуми, дождаться во что бы то ни стало подхода партизанских соединений, идущих со стороны села Шрома, и обеспечить их дальнейшее беспрепятственное продвижение через захваченный вами блокпост.
— И чтоб это было без шума и пыли, – не удержался от своей любимой поговорки старшина Остапенко.
— Правильно понимаете, что от вас требуется. Успех операции во многом зависит насколько вы осторожно, действительно без шума, выполните свою задачу.… Да, я слышал, у вас в группе есть асы по использованию холодного оружия, которым нет равных среди добровольцев.
— Так точно. Он перед вами. Денис Лихачев к вашему сведению.
Старшина с удовольствием начал о нем рассказывать:
— Чудеса творит в своем деле. Виртуоз, одним словом. Было такое, честно говоря, по трезвому не подписался бы. Но один из наших, из группы, Малыш…Тьфу, ты черт… То есть Микола Петренко по своему согласию стал спиной к стене, а на голову положил яблоко. Так вы представляете, — Остапенко увлекся, рассказывая о поразившем его случае.
В это время герой разведгруппы от чувства неловкости, что его хвалят, сконфуженно смотрел себе под ноги.
— Метнул нож с десяти шагов и попал в яблочко. А сам Малыш, тьфу ты, Петренко, живой и невредимый, целехонький стоит себе, да и знай, ухмыляется, почесывая себе за ухом. Ни один волос не упал с его головы…
Он с любого положения поражает цель…
Георгий Бгажба вплотную подошел к Лихачеву.
— Говоришь, с любого положения метаешь ножи?
— Вроде бы…
— Тогда, чтобы знать точно, а не «вроде бы», давай проверим твое умение на деле.
На балконе здания, выходящего на задний двор, установили мишень. Лихачев находился под балконом. Сложность поставленной задачи была в чем: поразить цель, бросая ножи под углом от земли под семьдесят градусов. Какая-то взрывная сила выбросила нож из руки Дениса — и он точно попал в «яблочко». Подполковник вышел на балкон, стоял, не скрывая удивления, говорил старшине:
— Перед мишенью есть помехи: перила и все такое прочее… Теоретически возможно, но практически… В голову не укладывается. Факт на лицо. Высший пилотаж, мастер, одним словом. Молодец! – Георгий Бгажба с нескрываемым восхищением похлопывал Дениса Лихачева по плечу:
— Теперь в успехе операции я нисколько не сомневаюсь, что у вас все получится «без шума и пыли».
— А что, планируется взятие Сухуми?- спросил старшина Остапенко.
— Это мы с самого начала войны планируем. Все, что я могу сказать. Поясню ситуацию, сложившуюся на данный момент. Войска Госсовета Грузии осуществили атаки на абхазские и армянские села в Очамчирском районе, а партизаны в ответ нанесли урон агрессору в живой силе и технике. Сбили одну «сушку». Правда, эти данные прошедшего дня. Со стороны Грузии в район боевых действий брошены дополнительные силы, чтобы блокировать партизанское движение. Уже столько времени там идут бои с переменным успехом… — Подполковник сделал паузу, продолжал говорить:
— Нужен перелом в нашу пользу в этой войне. В начальную точку вашего маршрута мы доставим вас вертолетом. Конечно, мы могли бы воспользоваться помощью партизан, чтобы они обеспечили площадку для посадки «вертушки». Но это где? Среди непролазной лесной чащи? Опасаемся, что будет утечка информации с их стороны, если они будут вынуждены валить вековые деревья. И все пойдет прахом. Чтобы нам сопутствовала удача, мы будем полагаться только на свои собственные силы. Остается высокогорье, где наш верный человек из горцев выбрал для нас естественное ровное место для высадки группы. Это, конечно, удлиняет маршрут, но дает гарантию успешного развития операции. И последнее, что могу сказать. Поезжайте на склад, получите все, что вам нужно. Удачи!

4

     На складе они получили все необходимое для выполнения операции. Совершенно новые, не использованные в бою автоматы, гранатометы, или «Шайтан-труба», как любил выражаться Малыш, ручной пулемет Калашникова, по пять штук гранат на каждого, ножи, ранцы, камуфляж, разгрузки для ношения магазинов к автоматам и гранат, одна радиостанция, боеприпасы, тротиловые шашки, верёвки с «кошками» для преодоления высотных препятствий, спальные мешки, сухой паёк и медикаменты.
… Долго пришлось повозиться Малышу при выборе себе камуфляжа и обуви больше сорок восьмого размера. Каптерщик замучился решать его проблемы, извлекая из складских закоулков свои запасы. Малыш начинал выходить из себя:
— Ну ты че, краснощекий, издеваешься! Мне ползунки подсовываешь!
Старший сержант в разговоре с Петренко действительно напоминал пунцовостью щек поджаренный шашлык на шампуре. Он, пряча глаза от взгляда расходившегося Малыша, при общем веселье разведгруппы, наблюдавшей за этой сценой, явно нервничал, растерянно бубнил себе под нос:
— Что я виноват, что судьба меня свела с таким шкафом? Кинг-Конг, да и только…
— Ты че вякнул?! А ну, славяне, поясните, что к чему?- Малыш, дергая себя за ухо, обратился к разведгруппе, каждый из которой, в отличие от него, уже экипировался, согласно своим размерам одежды и обуви. От его флегматичности, переходящей в легкую степень раздражения, не осталось и следа. От того, что он, не переставая, дергал себя за ухо, всем было ясно: Малыш пошел в разнос, что с ним случалось редко.
— Это он тебя сравнил с уцелевшей обезьяной, конечно, больше той, что сидела в клетке Сухумского питомника, – подлил масла в огонь Женька Милахин.
— Так, моли бога, служба, чтоб наш Дед возвернулся сейчас к нам. А то я за себя не ручаюсь!
Над сержантом пудовой гирей навис здоровенный кулак Малыша. Он одним махом приподнял за воротник бедолагу. Да так, что у него ноги задергались в воздухе в тщетной попытке найти себе опору.
— Да я из тебя душу вытряхну! — ревел Петренко под ухо насмерть перепуганному коптёрщику.
— Отставить рукоприкладство! Смирно!
Перед ними стоял старшина Остапенко. Из-за возникшей перепалки никто не заметил, как к раскрытым дверям складских помещений подъехал ГАЗ-66 с брезентовым верхом. Из кабины в два прыжка выскочил Дед. Он уже орал на Малыша:
— Как меня нет, опять затеваешь свои разборки. Чего добиваешься, чтобы я тебя здесь прикомандировал к местному военному госпиталю из-под раненых больничную парашу выносить?!
Малыш, возвышаясь над старшиной, каким-то образом уменьшился в размере. Его громадная рука, как консоль крана переместила перепуганного коптёрщика по воздуху и осторожно опустила его на прежнее место. Старший сержант, заикаясь, еле выдавил из себя:
— Немного не поняли друг друга. Сейчас найду, что требуется…
— Давно бы так. По-хорошему, — гудел басом довольный Малыш,- Обмундирование впору – как будто для меня. Хотел скрысятничать?! И зачем только темнил, служба? Знай, шутников я не люблю. Ладно уж там…, не стесняйся. Подгоняй берцы моего размера…
Через полчаса диверсионно-десантная группа ехала в ГАЗ-66 по улицам Гудауты. Город бомбили только два раза. Были частично разрушены детская поликлиника, военный санаторий. И частному сектору тоже досталось. Среди растущих мандариновых деревьев, инжира и хурмы Лихачев, сидящий в кузове вместе со своими товарищами, видел из-под брезентового тента двухэтажные дома без крыш, зияющими пустыми дверными и оконными проемами. На повороте, по направлению их движения к Бомборскому военному аэродрому, машина притормозила. К дороге за калитку рядом стоящего дома вышла абхазская женщина с трехлетним мальчиком, покрытая газовым платком. Видно мусульманка. Она им широко улыбнулась, что-то прокричала на своем языке и махнула рукой на прощанье. Денис Лихачев расценил этот жест, как доброе им напутствие, что вселило ему надежду на удачное завершение их боевого задания. Вскоре подъехали к Бомборскому военному аэродрому, что находился за Гудаутами, где базировались вертолеты.
…Около часа полета – и винтокрылая машина доставила семерку в обозначенный квадрат начала их маршрута.

5

     Ущелье постепенно расширялось по мере того, как группа Деда спускалась вниз с высокогорных лугов. Как было оговорено со старшиной, Денис Лихачев вместе со своим другом шел впереди, прислушиваясь, в ожидании посторонних звуков, которые он готов был распознать среди шума горной реки. Его внимание привлекла летающая над самой водой птичка. Это была оляпка – водяной воробей. Милахин тоже на какое-то время остановился. И они вдвоем с интересом стали наблюдать, как оляпка ныряла в прозрачный горный поток и свободно «прочесывала» камни на дне речки в поисках пищи. Ее оперение, смазанное жиром, не пропускало воду. Лихачев сказал своему другу:
— Вот у кого нам, десантуре, надо учиться прочищать грузинские тылы, как это лихо проделывает пернатый ныряльщик.
Глядя на такую мирную картину в этом безлюдном затерянном уголке природы, возникало ощущение призрачности, нереальности настоящей войны, когда далеко от них лилась кровь и гибли люди. Хотелось страстно не думать ни о чем и наслаждаться первозданной тишиной леса, которая уже встречала их на пути. После высокогорных кленов, растущих на горных склонах, к пологому берегу подступал пихтарник. Вековые деревья колоннами уходили куда-то в небо. Очарованный всем этим, Денис вдыхал чистую сумрачную прохладу леса, продвигался вперед ускоренным шагом. Вдруг за спиной раздался негромкий свист. Лихачев обернулся. Женька Милахин сидел на камне, покрытом мхом, говорил ему улыбчиво:
— Давай, Браток, тормознись.
— А что, слабо? Еще половину пути не прошли. Выдохся?
— Нет. Надо подождать группу. – Немного помедлив, добавил:
— До моря еще далеко. Глухомань. Откуда здесь взяться национальным гвардейцам Китовани?
На что Лихачев рассеянно, думая о своем, ответил:
— Осторожность не помешает. Ты прав. Подождем группу. Малость оторвались. Увлекся… Глянь, красотища-то какая вокруг!
Денис подсел к Милахину, повернувшись лицом назад к направлению их движения. Через несколько минут появилась высокая фигура Малыша. Он, как мощный бульдозер, продирался через заросли дикого орешника и кусты ежевики. Чертыхаясь, он стоял рядом с друзьями, басил как всегда:
— Все хорошо, славяне, только лишь разгрузка опять тесновата. Мало я ее под мышками расслабил.
Тут же за могучей спиной Малыша вынырнул Шморгун с рацией. Он расплылся детской располагающей к себе улыбкой в предчувствии кратковременного отдыха, сказал с веселым ожиданием расстаться с усталостью:
— Это ты скажи спасибо своей маме, что такого бугая родила.
— Эй, радист, поосторожнее. Мою маму не трожь. Она святая женщина. В душу дам, если что…
К тому времени подошла основная разведгруппа во главе со старшиной. Было видно всем и понятно значение усыпляющих добродушных слов Малыша, что ему, как и всем, нет ни до чего дела. Это то же самое, как сказать Шморгуну, лишь бы «покочевряжиться», как любил говорить Балагур — Женька Милахин. Радист пропустил мимо ушей дежурный выпад Малыша, а выразил своим вопросом всеобщий настрой семерки:
— Ну что, Дед, как насчет отдыха?
Старшина понял, о чем речь, не сказал, а выдохнул долгожданную команду:
— Привал, десантура! Но ненадолго!
С каким сладостным чувством все опустились на землю, чтобы на короткое время забыть изнуряющую в пути тяжесть оружия и боеприпасов, от которой ныли затекшие плечи у каждого и накапливалась усталость до дрожи в ногах. Дед достал карту из планшета, сверился по компасу, пояснил подошедшему Лихачеву:
— Пока двигаемся в нужном направлении. Нужно уложиться в срок, дойти до брошенного приюта к концу дня. Переночуем. А там и рукой подать до заданного квадрата.
Наличие вокруг них бука и граба, а под ними рододендрона, самшита, лавровишни и густорастущего папоротника говорило об одном, что они значительно спустились с севера на юг от места своей высадки. После сумрачного продутого ветрами ущелья лес, пронизанный солнечным светом, их встретил веселым щебетанием птиц. Над головой у снайпера раздалось нежное посвистывание небольшой птички. Она сидела, покачиваясь, на тонкой ветке орешника. Харитонов увидел на ее крыльях хорошо заметные белые полоски.
— Это что за пернатый друг? – спросил он.
— Зяблик, чтоб было тебе известно, — отозвался Картахов Игорь.- Откуда тебе знать, жалкому цветку городских трущоб, о чем поет эта пичуга?
— Интересно, о чем?
— О том, что в ближайшие сутки нам будет сопутствовать хорошая погода.
— Да ладно, уж. Хватит заливать, синоптик хреновый.
— Я тебе говорю, будь спок, точнее не бывает.
Будьспок – Картахов разволновался в разговоре с Плачбием. Лихачеву было комично наблюдать за сапером, как тот горячо доказывал снайперу свою правоту. Дед своим окриком, обращенным к этим двоим, поднял всех на ноги.
— Подъем! Клуб знатоков прикрываю. Напротив, вы для меня снежные барсы, не ведающие усталости, по выносливости которым нет вам равных. Вперед, хлопцы, и я вслед за вами.
Вовремя поданная команда, сказанная с шуткой, не дала расслабиться разведгруппе. «Снежные барсы» шли уже два дня и порядком отмахали от места последнего своего привала. Время шло к вечеру. Красный диск солнца плавно скатывался за горизонт, окрашивая в розовые тона заснеженные пики Главного Кавказского хребта. Старшина Остапенко известил группу, что они на подходе к брошенному приюту. Но тут случилось непредвиденное. При переходе через ручей радист Звонарев подвернул ногу, когда перепрыгивал с камня на камень. Дед подошел к нему, сидящему на берегу ручья, досадно шмыгающему носом.
— Идти сможешь?
— Сейчас попробую.
Шморгун встал, прихрамывая, сделал несколько шагов.
— Терпимо, идти можно.
Денис Лихачев на правах помощника командира разведгруппы дал оценку здоровья радиста:
— Слышь, Дед, легкое растяжение, с палочкой дойдет, сильно не задерживая всех нас. Но только без рации. Снимай берцы.
Денис достал фляжку, растер спиртом оголенную щиколотку радисту и наложил тугую повязку:
— Вот так-то лучше, браток! А сейчас ты можешь обуваться и потихоньку трогаться в путь с нами в расположение « непуганых идиотов».
— Кого ты имеешь ввиду идиотов, да еще непуганых, — смеясь спросили из группы.
— Вы что, не понимаете, надо быть действительно непуганым идиотом из Тбилиси, чтобы замахнуться на Абхазию и воображать, что Россия в нашем лице останется в стороне. Да не бывать этому, други-славяне, никогда!
— Дело говоришь, — отозвалась ему эхом семерка.- За правое дело воюем!
Старшина обратился к группе:
— Кто поможет разгрузить радиста?
— А что тут думать, – вступил опять в разговор Лихачев. — Все нагружены под завязку. Остается только Плачбий, более или менее идущий со своей винтовочкой налегке. Факсмажорные обстоятельства, Харитон, должен сам понимать. Только тебе по всем статьям выпала карта помочь Шморгуну: нести рацию.
— Да, да, Плачбий, — поддержал друга Балагур, – без неё все мы, как зять без тещи или нога без ботинка. Давай, впрягайся. А мы тебе будем командой поддержки…
— Ну ты как, Харитонов? – командир группы обратился к снайперу.- Чего молчишь? Ты видишь, что за меня уже сказали другие, о чем думают.
Было видно по снайперу, что он не меньше других вымотан переходом по горным тропам. В нем боролись два противоречивых чувства: одно требовало выполнить долг, помогая товарищу, а другое блокировало первое, каждой клеточкой тела взывая об отдыхе…Плачбий шевельнул губами, стараясь не смотреть в глаза разведгруппе, непроизвольно сказал:
— Зачем вам нужен такой умотанный снайпер до дрожи в пальцах, когда нет сил дальше идти. Пусть кто хочет, несет — меня увольте.
Лихачева от этих слов словно переклинило. Он подскочил к Харитонову, одним ударом ноги свалил его на землю.
— Понесешь, сволочь, куда ты денешься!
— Дед, не вмешивайся, — крикнул он старшине, который сделал два шага в их сторону.
Все прекрасно понимали, что Братку в очередной раз «снесло башню». И, в первую очередь, это понимал сам Плачбий, прочитавший в глазах Лихачева нечто такое, что заставило его беспрекословно подчиниться. Он поднялся под дулом автомата, взвалил себе на плечи рацию, произнес глухо:
— Что дальше? И долго так нести?
— А хоть до самых берегов Турции, если потребуется! – последовал ответ Лихачева.

6

     Семерка опять тронулась в путь, но уже со снайпером, несущим рацию, и с прихрамывающим радистом, который шел, опираясь на палку. Мысль о том, что скоро будет приют и впереди ждет ночной отдых, прибавляла всем силы. Но возникла необходимость по соображениям безопасности проявить крайнюю осторожность при подходе к месту своего предполагаемого ночлега. Друзья Лихачев и Милахин опять вызвались выйти вперед группы на опережение с целью — выяснить нет ли грузин в заброшенном приюте. На что Дед им дал «добро».
— Только, хлопцы, не вспешку, с оглядкой, как это вы умеете делать. Разнюхайте что к чему и обратно к нам ходу. А мы вас здесь трошки подождем. Заодно и радист с нами со своей ногой малость отдохнет — было напутствие от старшины.
От этих слов Плачбий, всхлипнув от радости, скинул с себя рацию и с блаженной улыбкой разлегся на земле. Малыш крикнул громогласно вслед друзьям:
— Если кто буром попрет, свистите. Придавлю как тараканов!
С автоматами наизготовку, ножи под руками, десантники, крадучись, пробирались через заросли азалии параллельно тропе, которая резко уходила вниз под склон. Еще немного пришлось пройти, как они оказались на краю участка, засаженного кукурузой. По ней высотой выше человеческого роста, словно из остывающего кузнечного горна, пробегал ветер. Стебли стояли, как солдаты в строю, покачиваясь на верхушках метелками, как страусиными перьями. Среди кукурузных стеблей и листьев кто-то не спеша шел, обламывая с хрустом, как сгустки августовского солнца, желтые початки. Разведчики стали вглядываться и разглядели мальчика не старше десяти лет, который, не торопясь, собирал урожай и складывал в плетёную корзину. Был он одет в потертые штаны и в клетчатую темную рубашку. На ногах были чувяки из сыромятной кожи. На подозрительный шорох он оглянулся и вскрикнул от неожиданности.
Сзади у него за спиной, как из-под земли, выросли двое небритых вооруженных мужчин, одетых в камуфляжную форму. Милахин одной рукой схватил мальчика за шиворот, а другой ему прикрыл рот. В его глазах немым криком застыл страх. Под ладонью Балагура на щеке мальца задергался шрам. Он мычал, пытался вырваться. Лихачев спрашивал:
— По-русски понимаешь…? Скажи только честно. Здесь что, недалеко люди живут? Есть среди них военные? Я имею в виду грузины? Мы тебе ничего плохого не сделаем. Сейчас мой друг тебе откроет рот. Не кричи! Только не бойся и отвечай на все мои вопросы. Как тебя зовут?
Милахин убрал руку с его лица, но все еще продолжал держать мальчика, подстраховываясь, чтобы тот не сбежал.
— Дяденьки, а вы, правда, русские? Не грузины?
Мальчишка по-русски с трудом проговаривал слова. Слезы душили его.
— Откуда русский знаешь?
— У меня мама русская, а отец абхазец.
— Как звать тебя?
— Джат.
— А фамилия?
— Шинкуба.
— Значит, говоришь Джат Шинкуба. А ну-ка расскажи, абхазский джигит, с кем ты живешь?
— С дедушкой Ачбой.
— А где же твои отец и мать?
Глаза у мальчика наполнились слезами.
— Ладно, об этом потом…
Лихачев присел перед Джатом, обнял его за плечи.
— Отпусти мальца, – обратился он к Милахину.- Не боись. Никуда не убежит наш юный друг. Ведь ты действительно никуда не убежишь?
Джат молчаливо кивнул головой.
— А что за село, в котором ты живешь?
— Нет, мы живем с дедушкой отшельниками в своем доме недалеко отсюда. А село находится в пяти километрах от нас.
— А грузины там есть?
— Их давно нет. Ушли…
— А здесь они были?
— Нет. Они не узнали, где мой дедушка живет.
— А что так?
Из сбивчивого рассказа мальчика друзья узнали, что еще по весне приехали на бронетехнике гвардейцы Мхедреони, давили мандариновые плантации, убивали, жгли дома мирных жителей.
… Вначале они убили его мать за то, что она русская. Потом – отца абхаза, за то что он в жены выбрал не грузинку. Джат попытался воспрепятствовать насилию, кинулся под ноги головорезам, чтобы им помешать расстрелять его родителей. Но что он, ребенок, мог сделать против обкуренных мужчин? Его, как кутенка, отбросили в сторону. Мальчик упал под дерево грецкого ореха, растущее во дворе, рассек об камень себе щеку и потерял сознание. Опьяненные кровью грузины во всеобщем охватившем их безумии рыскали по селу, жгли, пытали людей, выбивая от них признания, где лежат спрятанные ими деньги и драгоценности. Когда Джат пришел в себя, уже вечерело. От дома ничего не осталось. Он сгорел полностью. В сумерках ему удалось выбраться из села. И только ему знакомой тропой он добрался до дома дедушки Ачбы.
Лихачев и Милахин не прерывали мальчика, выслушали его до конца. С каждой минутой общения с ним друзья мрачнели. Их единственным желанием было рвать, давить этих зверей в человечьем обличьи.
— Все хорошо… Утри слезы. — Денис, как мог, успокаивал Джата.
— Ты вот что, скажи. Рядом находится приют. Там кто-нибудь есть?
— Никого там нет. Как началась война, он так и стоит пустой, без туристов, заброшенный.
— Точно?
— Честно говорю, нет никого.
— Хорошо. Вот что, Балагур, — Лихачев обратился к Милахину,- дуй к нашим и веди группу сюда. А мы здесь с Джатом подождем. Нет, постой. Все-таки Деду подскажи, чтоб приют проверить. Мало ли что? Чтоб наверняка чисто было…
Мальчик присел между разведчиками на корзину с початками кукурузы, сказал, словно старик, усталым голосом:
— Очень жаль, что надо долго еще ждать, когда я вырасту, чтобы стать таким сильным и смелым, как вы…
— Что так?
— Я еще мал. Но мне надо, чтобы сейчас вы отомстили за убитых маму и папу… Те, кто это сделал, тоже ваши враги. Я хочу, чтобы вы тоже отомстили и за дедушку Ачбу. Потому что мой папа был его внуком. Он сильно старенький. Ему уже за девяносто лет.
— Значит, он, выходит, тебе прадедушка.
— Выходит так…
Джат поднял глаза на Лихачева, которого словно обжигающим током ударило от этой непереносимой боли и желания маленького абхаза отомстить за поруганную землю его предков. У Дениса непроизвольно вырвалось:
— Мы это обязательно сделаем. Развеем по ветру прах шакальей стаи. Чтобы следа от этой нечисти не осталось!
Разведчик смотрел поверх головы мальчика вслед уходящему Милахину.
Он сдавил с такой силой свой «калашник», точно он попал в железные тиски, да так, что от напряжения на его руках вздулись вены. Лихачев в эту минуту вспомнил мелодию и слова песни, что он услышал под гитару на Сухумском фронте:
Абхазия, грохочет долго пулемет.
Вчера погиб мальчишек русских взвод.
И командир, когда на сванский снег упал.
Россия, Мать! – он перед смертью прошептал.
Вскоре вся группа была в сборе. Денис спросил старшину:
— Петрович, как насчет приюта?
— Тут он рядом, в стороне. Проверили. Все чисто.
После чего Дед обратился к мальчику:
— Далеко ли идти отсюда до вашего дома?
— Десять минут ходьбы.
— В таком случае веди моих бойцов. Поближе познакомимся с твоим любимым дедушкой.

7

     Солнце полностью скрылось за горизонтом. Шли уже в сгущающихся вечерних сумерках. Тропа еле угадывалась под ногами. Если бы ни Джат, легко можно было сбиться с пути. Не впервые Лихачев слышал вой шакалов. В этот раз ему стало не по себе. Будто где-то рядом навзрыд плакал новорожденный ребенок. Его плач подхватывался старушечьим хохотом, переходящим в кошачье мяуканье другими собратьями шакальей стаи. Старшина обронил на ходу:
— Красиво поют бисовы дети. Чертеняки завывают, как попса нашей эстрады.
Идущие рядом разведчики рассмеялись от неожиданного сравнения. На душе стало немного легче от преподнесенного вовремя юмора. Милахин присвистнул от досады:
— Дед, если так удачно будешь шутить, то мне, Балагуру, придется к тебе переходить в помощники.
— Это как карта ляжет, сынок. Какие твои годы. Все еще впереди!
Луна уже висела над зубчатой линией гор, когда они подошли к плетеной ограде. На лай собаки скрипнула дверь и вышел старик, крикнул в темноту:
— Кто там, что надо?
— Встречай добрых людей, отец – отозвался командир группы.
— Время тревожное… Почем я знаю, кто вы такие? С миром пришли или с чем-то другим?
Старик еле сдерживал большую кавказскую овчарку, которая на цепи заходилась лаем на чужих пришлых людей.
— Если сразу не скажите, кто такие, мигом на вас собаку спущу!
— Дедушка, это я, Джат! Открывай…, — мальчик, наконец, решился напомнить о себе. — Это правда, русские!
— Внук, я тебя узнал… Эй, вы, кто рядом с ним, наверняка знаете, что русские и на стороне Грузии воюют.
— Нет, дедушка, они хорошие. Они пообещали наказать тех, кто убили моих папу и маму.
— Кто там у вас старший?
— Я, а что? – Дед начал терять терпение.
— Вот, что я предлагаю. Давай команду помочь моему внуку перескочить через забор. Почем я знаю. Может быть, он у вас в заложниках. Время, как понимаете, заставляет остерегаться лихих людей…
— Хорошо. Принимай своего внука.
Сильные мужские руки помогли Джату спрыгнуть по ту сторону ворот. Дед подхватил мальчика, прижал его к себе.
— Где ты пропадал?! Я уже места себе не находил. Целый, невредимый?..А где кукуруза? Зачем я тебя посылал?
— Отец, успокойся. Принимай свой урожай!
Старик почувствовал по поведению внука, что им ничего не угрожает. Что в действительности перед ними стоят добрые люди. Он, наконец, решился открыть ворота.
Вначале с корзиной в руках, заполненной до верха початками кукурузы, вошел во двор Женя Милахин, потом Остапенко и следом вся разведгруппа. В лунном свете они разглядели в глубине двора скорее всего не дом, а хижину, покрытую папоротником, стоящую на сваях у подножия склона, переходящего в пологую горную террасу, на которой располагались хозяйственные постройки дедушки Ачбы.
Впервые в жизни Лихачеву довелось увидеть такую колоритную фигуру, словно занесенную к ним из эпохи кавказской войны с Шамилем.
Перед ними стоял, опираясь на сучковатую палку, сухопарый седобородый старик в высокой папахе. Одет он был в старую черную черкеску, перепоясанную тонким кавказским поясом с потемневшим серебром, на котором висел старинный кинжал с удобной для боя рукоятью. Широким жестом руки дедушка Ачба пригласил путников к себе в хижину. Было светло от разожженного огня в домашнем очаге, отсветы пламени которого падали на пол веранды через открытую дверь наружу.
— Заходи, дада (абхазское ласковое уважительное обращение к младшему по возрасту), со своими друзьями,- обращался старик к командиру группы.- Если кто-то нарушит законы гостеприимства горцев, пусть аллах его покарает до конца дней своих быть перекошенным. А от такого человека, да будет всем известно, тень всегда падает кривая!
Денис уже поближе рассмотрел дедушку Ачбу. Старик был среднего роста, но на удивление не по годам был лишен дряхлости, упруг и порывист, как юноша, в движениях. Его лицо, изборожденное морщинами, напоминало кору старого каштана. На нем контрастно сверкали молодым блеском глаза, пристальный взгляд которых говорил о нем, как о человеке, много повидавшем на своем веку.
В ответ на приглашение разведгруппа один за другим шагнула за порог хижины.
— Располагайтесь, как дома. Ничего, как вы, русские, говорите: мала избушка, но в тесноте – не в обиде. Все поместимся.
Внутри стояли грубо сколоченные стол и скамейки. На полках за очагом находилась деревянная и глиняная посуда для кислого молока. Под потолком висела копченая козлятина и сыр.
Денис Лихачев давно был наслышан о гостеприимстве горцев. Абхазец готов был не жалеть ничего, лишь бы угодить гостю, пришедшему к нему в дом. Все, что у него есть, он выкладывал на стол. Если даже на следующий день после ухода гостей у него не оставалось никаких съестных припасов. Таков закон гор. И для хозяина хижины это было свято. По его просьбе вошедшие расположились у очага. И, как Дед ни возражал, были поданы, кроме упомянутых копченой козлятины и сыра, горячая мамалыга, вареная фасоль, лепешки из кукурузной муки и сухое вино. В ответ командир группы выложил тушенку, а Джата одарил банкой сгущенного молока. У мальчика перехватило дыхание от такого подарка. И он убежал во двор насладиться непривычным для него гостинцем, оставив взрослых наедине.
Завязалась доверительная беседа, из которой выстроилась истинная картина разыгравшейся трагедии в ближайшем селении. После того, как гвардейцы Мхедреони убрались восвояси в сторону Сухуми, оставив своих на блокпосту на реке Келасури, дедушка Ачба отважился спуститься в долину. Он все-таки нашел убитых родителей Джата. Они так и остались лежать неподалеку от их сгоревшего дома. Насколько хватило сил ему удалось похоронить их под старым грецким орехом, где раньше лежал без сознания его правнук. Что касается остальных жителей небольшого села в несколько десятков домов, от мала до велика никто не спасся. Их трупы, никем не похороненные, так и остались лежать обглоданные дикими животными, вышедшими из леса.
Джат, к счастью, уже заснул в соседней комнате на нарах под ватным одеялом и не слышал, что рассказывал русским его дедушка Ачба.
— Отец, а дети твои где?
— Двое сыновей погибли в Отечественную войну, а младшего сына, работавшего на Сухумском судоремонтном заводе, чей внук Джат, уже на пенсии прямо в квартире на глазах у молодой жены убили, а ее изнасиловали. Отчего женщина вынуждена была выброситься с пятого этажа.
Старик поднялся со своего места и подбросил сухих дров в домашний очаг.
Остапенко прервал молчание, начал говорить о другом, но имеющее прямое отношение к тому, что происходило в многострадальной Абхазии. Его лицо приобрело жесткость. Глаза сузились холодным блеском.
— Вы знаете, как до второй мировой войны в фашистской Германии готовили будущих палачей Европы?
— Ну и как? – спросил Будьспок, сапер, при общем ожидании всех остальных.
— А вот так: каждый молодой истинный ариец согласно уставу Гитлерюгенда должен был взять на воспитание кошку или собаку, вырастить и потом умертвить ее. Тем самым закалялся дух солдата третьего рейха, что позволяло им, не задумываясь, разбивать череп младенца об стену и стрелять в живот беременным женщинам.
— Вот так дела, что кошки пляшут! – присвистнул Балагур – Милахин.
— Не кошка пляшет. Это Шеварднадзе, совершая танец смерти, разглагольствует о правах малочисленного народа Абхазии, посылая на его голову игольчатые снаряды. Для абхазов это уже Отечественная война, как для нас незапамятный 41-ый год. Когда стоял перед всеми один только вопрос: умереть или победить
У Лихачева от произнесенных слов Дедом сразу всплыла в памяти картинка, когда он в зоопарке случайно увидел, как кормят крокодила. Его поразило одно: в отличие от теплокровных хищников кошачьей породы, львов и тигров, холодная громадная рептилия, как по заданной программе машина, безучастно, не разжевывая, проглатывала брошенные ей куски мяса. И тут, словно эхо прошедших дней, у него явственно прозвучали в голове слова Эльвиры, в истерике выкрикнутые ему, уходящему вслед:
— Я тебя все равно заставлю жрать человечину!
Его душа, точно глубоководная рыба, вынесенная каким-то образом на поверхность моря, взорвалась от единственного желания сломать хребет военной машине Грузии, направленной на уничтожение малого народа Абхазии.

8

     Дедушка Ачба, чуть призадумавшись в ответ на сказанное старшиной Остапенко, начал неторопливо говорить. Отсветы пламени домашнего очага отражались на его лице, делая более глубокими его морщины.
— В очень далекие времена жил абхазский богатырь Абрскил. Он защищал свою родную землю от коварных и жестоких чужеземцев – завоевателей. Сами Боги ему в помощь подарили крылатого коня – араша. Сразу после этого он стал неуязвимым. Словно ураганом проносился над врагами, сметая на пути людей из родов Асубов и Кацубов, предавшим врагам родную землю. Их остатки были вынуждены скрываться в лесных чащобах. А мертвых он сбрасывал в море. Ими он, сам об этом не подозревая, вскормил змея-дракона. Породила чудовище морская пучина. И когда он выполз на берег, застонала земля Апсны (абхазская страна души, тоже самое Абхазия). Был он непобедим даже для богатыря Абрскила. Сидел герой и с тревожной думой смотрел вниз на морские волны, что разбивались у подножия скал. Вдруг Абрскил увидел златокудрую дочь царицы Земли Даль. Вышла она из морской бездны, предстала перед героем и отдала ему волшебный трехструнный шедегекау (народный абхазский инструмент), чтобы победить злого дракона. Ударил по струнам Абрскил. Всколыхнулось бездонное море. Зашатались неприступные скалы, покрытые вечными снегами. В ответ на грозное пение появился змей-дракон.Громадное тело чудовища распростерлось по горному хребту, чешуйчатый хвост лежал на ледниках, а голова уткнулась в морской прибой. В таком положении застала дракона песня Абрскила. Благодаря ей его последний враг заснул. Абрскил своим обоюдоострым мечом поразил дракона, после чего разрубил его тело на куски и предал их огню. Костры из столетних деревьев горели семь дней и семь ночей. Полностью сгорел семиглавый змей-чудовище. А ветер поднял пепел до самых небес и развеял по всему белому свету.
Старик закончил свой рассказ. Казалось не только его голос, а он сам помолодел.
— Хочу важное сказать. Вы с нами, с абхазами, воюете не против народа Грузии, а против армии уголовников и мародёров и её генерала дедушки Шеви (Эдуарда Шеварднадзе). Он и есть тот змей-дракон, который будет повержен. Вот видите, – он добавил к сказанному, – у побежденного дракона было семь голов и вас семеро. Значит, на каждого по голове. Это добрый знак, что наша долгожданная победа вам будет по силам. Стар я…, но уверен: может быть и не доживу, но придет рано или поздно тот счастливый день, когда враг будет изгнан за реку Ингури.
Дедушка Ачба обвел взглядом присутствующих в его хижине.
— Знайте, только Россия поможет абхазам победить семиглавого змея-дракона. Она, как шедегекау в руках Абрскила, дает нам, горцам, надежду на скорую победу.
Денис Лихачев подхватился с места. Стоял во весь рост, возвышаясь над рассказчиком. Все, что накопилось в нем за год войны, выплеснулось проникающими словами в сердце каждого сидящего у очага. Впечатывались, как тяжелые пули из свинца:
— Красивая легенда — ничего не скажешь. Но пока враг не изгнан еще по селам и городам Апсны, убивают ни в чем неповинных людей. Это не только ваша боль. Это боль души моей. Абхазия — это наша всеобщая боль!
Теперь вся семерка поднялась на одном дыхании. Белобородый старик в черной черкеске стоял между суровых мужчин в камуфляжной форме, как символ негасимой надежды, высказанной Денисом Лихачевым.
— Клянемся! – из разведгруппы все, как один, стоя, выдохнули, поднимая тост. — За нами будет победа, Абхазия!

9

     Перед рассветом, еще в ночных сумерках, вся группа, вооруженная дополнительным снаряжением, скрытно пробиралась вдоль береговой линии.
Река шумела на перекате.
— Дед, это и есть тот брод, о котором говорил дедушка Ачба?
— Да, Браток, это именно он. Где-то рядом вниз по течению должен быть блокпост. Здесь на время остановимся.
Говорили в темноте тихо, вполголоса. В течение прошедших суток велось наблюдение через бинокль за расположением противника. Было зафиксировано время смены часовых. И, судя по тому, что в течение дня никто из находящейся охраны укрепленного пункта не уходил в сторону от блокпоста и по дороге предполагаемого выхода партизан со стороны гор, однозначно надо было понять: никому не хотелось подрываться на своих же собственных минах. Подступы к блокпосту были блокированы. Оставался один путь к нему – по воде.
… Луна скрылась за тучу. Человек на мосту, вооруженный «калашником», перегнулся через перила, попытался понять, рассматривая плывущее пятно из ночных сумерек. Наконец, он разобрался что к чему. То была большая коряга, принесенная из верховья последним паводком. Покрытая тиной и травой, выхваченной из подмытых берегов, она мирно покачивалась, зацепившись за одну из опор моста. Часовой тут же потерял к ней всякий интерес. Лихачев и Милахин вынырнули из-под коряги и выбрались на песчано- галечную отмель под опорой моста. Их обоих бил озноб. Вода в реке была холодной. Мокрая одежда не могла их согреть.
— Держись, Браток,- прошептал Лихачев Милахину.- Сейчас еще как согреемся!
Им обоим снизу был виден в профиль на мосту силуэт часового, который выкуривал сигарету, облокотившись спиной к перилам. Он что-то ругался по-грузински в ответ на то, что неслось из блокпоста: « Гаморчоба, Гогия, Мамалыга, лобия…»
Было понятно, что их собрат по оружию злился, что был лишен возможности поучаствовать в трапезе: есть шашлык и пить кахетинское вино. Если там таковое было в наличии.
— Гульванят, мхедреонцы хреновы. Недолго осталось веселиться, – прошептал Балагур.
— Все, хватит, наш час настал, десантура!
В это время луна вышла из-за тучи, и это помогло Лихачеву отчетливо увидеть в деталях фигуру часового, который по-прежнему, не меняя позы, стоял на мосту. Для Дениса это была крайне неудобная позиция, да еще в ночное время суток. Не то, что днем на балконе мишень в Гудауте. Лихачев изловчился и с нечеловеческой силой метнул нож в часового. Тот, коротко вскрикнув, упал лицом на бетонку. Друзья пошли на абордаж моста. Забросили «кошки» на перила и с ловкостью обезьян по веревкам забрались наверх. В один прыжок они очутились на мосту. Под ногами лежало в крови бездыханное тело часового. Нож снизу вверх вошел наполовину в шею защитника территориальной целостности Грузии. Друзья скинули в воду труп, а сами, крадучись, побежали к полураскрытым дверям блокпоста. Грузины, подогретые вином, распевали песни и никак не ожидали внезапного вторжения. Один из них оскалился в злобной гримасе и дернулся правой рукой к автомату, лежащему на стуле. Но был расстрелян в упор. Через несколько минут было все кончено. Тела погибших лежали как попало во всех позах, в каких из застала смерть. Денис неоднократно смотрел ей в лицо. Но в этот раз его почему-то замутило от вида крови, разнесенной очередями по потолку и стенам. Он вышел на свежий воздух. Милахин вслед за ним, чтобы фонариком просигналить своим, что путь свободен. Через полчаса по воде на временных плавсредствах, оставив радиста и снайпера на берегу, Дед, Малыш и Будьспок добрались до блокпоста.
Через полчаса радист Шморгун вышел на связь и докладывал центру об успешном завершении операции. Оттуда пришел приказ: разминировать близлежащий участок дороги от блокпоста, ведущей в горы, и обеспечить беспрепятственное продвижение партизанских соединений из Очамчирского района через мост в сторону Сухуми. Начиная с рассвета, Будьспок успешно справлялся со своей задачей сапера. К приходу партизан дорога была разминирована…

10

     Вот уже вторые сутки шел штурм столицы Абхазии. Диверсионно-разведочная группа Деда была брошена в район многоэтажек города, находящегося на возвышенности и отделенного от частного сектора оврагом. Он так и назывался Новый район.
Перед штурмом Сухуми был сформирован армянский батальон имени маршала Баграмяна, который со стороны моря был высажен десантом. С запада от реки Гумиста Сухумский фронт был прорван абхазскими формированиями, подкрепленными подразделениями, составленными из русских добровольцев, казаков — выходцев из Кубани и из Ставрополя. А с севера и юго-востока взяли в клешни национальных гвардейцев, обороняющих город, партизанские соединения, большая часть которых прошла через блокпост, захваченный группой Деда, и уже на улицах Сухуми вели ожесточенные бои. Так возник Сухумско – Очамчирский котел, который привел к окончательному разгрому 12-ти тысячной армии Тбилисского триумвирата Шеварднадзе – Иоселиани – Китовани.
Это было немного позднее… Стоял жаркий сентябрь 1993 года. В этот день у всех, кто принял участие во взятии столицы Абхазии, было одно единственное желание: раз и навсегда покончить с этой жестокой кровопролитной войной.
Перед этим был взят Сухумский железнодорожный вокзал. Семерка вышла из боя без потерь. Группе «Гайдар» в составе десяти человек меньше всего повезло. На подступах к вокзалу, зажатому железнодорожными путями, грузины закидали её гранатами. Все, как один, полегли. Тогда вместе с группой Деда в атаку поднялись партизаны. Перепоясанные пулеметными лентами, гранаты из широких поясов, что торчали, как обугленные батоны, автоматы от бедра – они разъяренной волной накрыли вокзал.
Грузины бежали со своих позиций. Из — под Гудаут с Бомборского аэродрома были подняты «сушки» и нанесены бомбовые удары по позициям, еще занятым противником.
… В Новом районе стояли девятиэтажки. Возле одной из них, что называлась «свечкой» из-за наличия в ней одного единственного подъезда пришлось семерке залечь вместе с другими наступающими подразделениями. Нельзя было голову поднять. Оттуда били со всех видов стрелкового оружия и гранатометов. В развалинах соседнего от «свечи» дома поливал шквальным огнем ручной пулемет и засел снайпер. Нападающие несли потери.
Лихачев залег вместе со своими товарищами и шептал про себя, как молитву: «Не покидай меня, волшебница надежда. Я мало что успел – ДОСТОЙНО надо выжить!»
В это время был отдан по рации приказ взводу минометчиков вступить в бой. Их командир провел ориентировку минометов в основном направлении, лично проверил установку расчетов «подносов», проведенную наводчиками, которые по заданной команде, как слаженный механизм, начали свою работу.
— Первое орудие готово!
— Второе орудие готово!
— Беглым, огонь!
В обрушившем на Лихачева реве и вое он явственно распознал шуршащий звук летящих над головой мин, переходящий в визг и тягучий звон от разрывов на позициях противника. Насколько точно легли мины, еще никто не знал. Денис опять увидел в начале огни разрывов, а потом услышал звук от разорвавшихся мин. И наступила тишина. Ее тут же нарушила очередь ручного пулемета, из которого Женька Милахин открыл огонь по развалинам. В ответ ни звука.
— Хорошо поработали миноплюи, – Милахин оторвался от пулемета. – Проверка не помешает. Ну все, кранты для геноцвали и для их снайпера, – Балагур довольно потирал руки, – раздавили, как крысу.
— Значит так, друганы, теперь вперед и с песней, — Милахин говорил рядом с ним лежащим Малышу и Будьспоку, не смеющим пока поднять головы из укрытия. – Это им верняк, хамбец и кишки набок!
— А ты, Балагур, высунь-ка бестолковку да проверь живой он там, наш приятель, что норовит по нам из своей «рогатки» стрелять.
— Ладно, уж там – как-нибудь в другой раз…
— Так, хлопцы, всё, – отозвался старшина Остапенко, – ведь мы не можем лежать здесь до второго пришествия. А ну-ка, Малыш, подай мне свою «тюбетейку»!
Старшина Остапенко на подобранной из-под ног куске арматуры слегка приподнял спецназовскую каску и на вытянутой руке переместил поверх укрытия. Выстрела не последовало. Вокруг стояла мертвая тишина.
— Всё, чисто сработано, хлопцы.
— Тогда, Дед, посторонись. Я первым пойду в атаку.
— Нет, Браток, — старшина резко на полуслове оборвал Лихачева. – Если я сказал «чисто», то должен сам вести десантуру, и не гоже мне прятаться за вашими спинами. Вперед, славяне, наше дело правое!
Остапенко выскочил из укрытия. Лихачев – вслед за ним. Как вдруг командир группы словно наткнулся на невидимую стену. Падая на руки Денису, он успел сказать:
— Это все, хлопцы… Поспешил…
На его груди расплывалось темное красное пятно. Когда старшину сразила насмерть снайперская пуля, в момент его падения Лихачев услышал за спиной хлопок. Это Плачбий по облачку пыли, поднятой выстрелом в бетонных развалинах, мгновенно определил место нахождения коллеги по выбранному военному ремеслу и послал свой ответ вражескому снайперу.
На Дениса смотрели потускневшие глаза старшины. Жизнь его покинула навсегда. И никак невозможно было повернуть вспять роковой ход событий. Комок боли и жажда мщения всколыхнулись расплавленным свинцом в горле Лихачева. Он кричал своим товарищам:
— Это я должен лежать сейчас вместо него! Он себя подставил! Понимаете?! Командование группы беру на себя. Смерть временно пришедшим на эту землю! Даешь Победу! А…а…а!
Рот Дениса разорвало криком. Ему словно «крышу снесло». Он уже стал «бесбашенным» напрочь. Утративший чувство самосохранения, он несся в полный рост к развалинам, не прогибаясь, сквозь автоматные очереди. Вслед за ним, кроме его разведгруппы, поднялись в атаку люди различных национальностей: абхазы, армяне, греки, адыги, чеченцы, украинцы, русские, которые могли держать в руках оружие, шли на верную смерть, отдавая свои жизни за разрушенный кров, за поруганную честь жен и дочерей, за убитых ни в чем неповинных детей… за многострадальную землю Абхазии.
Сверху с 9-тиэтажки — «свечки» через проем балкона ударил ручной пулемет, на мгновение останавливая, бросая лицом в землю цепь атакующих. Малыш, не прерывая бег, как колосс, играючи, поднял на уровне плеча «Базуку» — « Шайтан-трубу» и послал с одной руки, почти не целясь, своего «чебурашку» обороняющимся. Снаряд из гранатомета, словно бритвой, срезал балкон и всех тех, кто на нем находился.
…Лихачев вот уже видит на бегу, среди разнесенных бомбовым ударом плит бетонных перекрытий, нарастающий в глазах, размытый в пыли и дыме силуэт поверженного Плачбием снайпера. Он, тяжело раненый в плечо (видимо раздробило ключицу), пытается отползти, вжаться, свернуться в точку, стать одним из этих бесформенных бетонных обломков. И эти глаза в черных кругах от копоти в пароксизме страха, лежащие у его ног, смотрели, не мигая, снизу вверх на Лихачева. Он кричал этим глазам:
— Ты знаешь, кого ты убил?! Это же Дед! Роднее, мне родного отца!
В оглушающем беспамятстве Денис, не помня что именно, сорвал с головы снайпера. И застыл, как вкопанный. Там, где должен быть мужчина, оказалась девушка лет 20 – ти, по плечам которой рассыпались белокурые волосы. В стороне от нее валялась винтовка с оптическим прицелом. Снайперша, превозмогая боль, сказала Лихачеву:
— Ваш минобстрел… Черт его побери… Обнаружила себя…Теперь расплата…
— Ах, ты, сука! Сколько же ты наших за бабки порешила с другими, как ты «белыми колготками».
Малыш, что оказался вторым после Лихачева, завис расщерепенным медведем над поверженным еще живым телом, зашелся в крике:
— Все, закончился твой «полет шмеля». Сливай воду!
Петренко схватил снайпершу в свои громадные железные клещи и потащил её к двум Бэтээрам, что двигались ему навстречу. Бронетехника поверх голов атакующих давала им огневую поддержку из крупнокалиберных пулеметов. Рядом оказались Балагур и Будьспок. Подбежали другие бойцы с абхазского батальона. Денис все это видел, как в страшном сне. Суд над вражескими снайперами всегда вершился очень коротко с жестокой неуловимостью. Независимо от пола. Их никогда не брали в плен.И они об этом хорошо знали, уходя на свою снайперскую охоту, как в последний раз.
…Девушку привязали к двум БТР-ам и разорвали на части. Сцену гибели снайперши кому-то удалось подсмотреть из девятиэтажки. Оттуда ударили из гранатомета. Один из бронетранспортеров вспыхнул, охваченный пламенем. Из него, как два живых факела, выпали две фигуры и стали кататься по земле. Но Лихачев со своей группой уже находился в развалинах в мертвой зоне в двух шагах от подъезда «свечки».
— Давай, Малыш, принимайся за дело. Твоя работа! – была дана команда гранатометчику.
Выстрел из «Мухи» — и закрытая дверь в подъезд была разнесена в клочья. Они ворвались внутрь здания. Снаружи донеслась знакомая канонада «Зушек» — зенитных спаренных пулеметов на базе ГАЗ-66, открывших огонь по верхним этажам Нового района.
Группа Лихачева неслась по лестничным маршам, которые висели на «честном слове», готовые рухнуть в любую минуту. Зачистка шла полным ходом. Выбегали к ним гвардейцы Мхедреони, тщетно пытаясь помешать штурму. Их сметали автоматами с подствольниками, забрасывали гранатами. Женька Милахин, раненный в плечо, кричал в горящий дым еще оставшимся в живых грузинам:
— Врешь! Не уйдешь!
Где-то на половине высоты «свечки» Балагур с Будьспоком в пылу боя отстали от Лихачева и Малыша. Их вынесло на верхний этаж. Но когда Петренко в запале, потеряв осторожность, оказался в дверном проеме, в одной из последних квартир раздался взрыв. Сработала растяжка. Гранатометчик упал. Следом рухнувшая перегородка уложила рядом с Малышем Лихачева. Денис что есть силы пытался сбросить с груди навалившуюся на него тяжесть, вдохнул острый кисловатый запах едкого дыма. Зашелся в кашле.
— Постой, командир. Лучше не себе – тебе помогу. Руки пока действуют. А вот ноги… Истекаю кровью… Посечены осколками, — приглушенно донесся голос Малыша. — Не боец я, Браток, уже… Отвоевался…
Петренко лежал на боку вплотную с новым командиром группы, наполовину придавленный краем стены. Но руки его были свободны. Они, как два мощных домкрата, сбросили с Дениса непомерную тяжесть другого обломка кирпичной кладки. Лихачев поднялся на ноги, но уже без оружия. Его «АКМ» остался под стеной. Он стал на коленях перед гранатометчиком, соображая, как ему помочь, но уже понимал, что все бесполезно. Малыш не подавал никаких признаков жизни. Какой-то шорох за спиной заставил Лихачева обернуться. На него смотрело дуло пистолета. А над ним знакомое лицо… Где же он его видел? Эти черные усы под горбатым носом. Этот хищный оскал зубов, что-то отдаленно напоминающий улыбку. Выражение глаз, как у охотничьей собаки, делающей стойку перед тем, как схватить дичь и отнести своему хозяину.
Да, он вспомнил! Это был Гиви Мурванидзе, случайный попутчик в вагоне-ресторане, который вербовал их, двух дембелей воевать в предстоящей войне за Грузию.
— Эй, руки за голову! Без резких движений…
— Вай, какая встреча, дорогой. Вижу, что узнал. И я тебя тоже. У меня хорошая память на лица.
Гиви Мурванидзе наслаждался своим превосходством, что его противник был безоружен. Он держал на мушке Дениса, в тоже время щелкнул знакомым десантнику серебряным портсигаром, на крышке которого был выбит барельеф русалки. Закурил, медлил с расправой над Лихачевым.
— Мне терять нечего, – говорил он, делая глубокие затяжки. – Я здесь заперт, как в мышеловке. Остался один, без своих гвардейцев. Ну хотя бы одного вшивого русака да утяну на тот свет… Ты что это, дорогой, так спокойно смотришь на меня? Сейчас умирать будешь! Коньяк и сигарету, как в тот раз в вагоне-ресторане, не придется от меня принять. Обойдешься, дорогой.
Лихачев в ответ на сказанное усмехнулся:
— Что толку спокойно сидеть или волноваться, что к тебе фортуна повернулась задом. От этого в моем положении ничего не изменится. Свой последний час надо встретить по закону зоны: никого не бойся, никому не верь, никого не проси. Поэтому пощады просить не собираюсь. Давай, кончай, чего уж там…
— Успеется. Пару минут, так и быть, поживи. Насчет фортуны это ты хорошо загнул, – грузин коротко хохотнул. – Что так, в уголовниках ходил?
— Да, нет. Наслышан от друзей детства, что туда не одну ходку сделали.
— Нравишься ты мне, парень, своей выдержкой, — Гиви бросил окурок под ноги. – Но тебе не повезло. Слышишь, дорогой, только ты сейчас ответишь за всех своих, что мою боевую подругу из Украины разнесли БТР-ми на куски… Вставай с колен и принимай смерть стоя, как подобает мужчине.
Лихачев стал медленно подниматься, продолжая держать руки за головой. Слышал тяжелое дыхание своего врага. Его палец на спусковом курке. Ствол пистолета смотрел на него в упор. Понимал, что ему осталось несколько секунд жить перед тем, как подняться в полный рост. Гиви еле успел уловить глазами молниеносный взмах руки десантника, из-за плеча метнувший в него нож. Грузин схватился за горло, упал на пол, обливаясь кровью.В этот момент вбежали оставшиеся в живых в группе Балагур, Будьспок, Плачбий и Шморгун. Они увидели погибшего Малыша, молча склонили головы над ним.
— Браток, – кинулся к своему другу Милахин. – Ты это как, цел?
Но тут он внезапно остановился, увидев торчащий нож по самую рукоятку в горле поверженного врага.
— Во даешь! Как ты его красиво уложил!.. Постой. Это же наш попутчик в поезде, что блатовал воевать за Тбилиси.
— Он самый, – безучастно проговорил Лихачев. – Что, братья славяне, принимаем презент от дедушки Шеви?
К открытому портсигару с русалкой сразу без уговоров потянулись за сигаретами.
— Так и быть, закурим. Тем самым отметим окончание нашей зачистки моими трофейными, честно заработанными…

11

     На площади Ленина возле дома правительства отмечали взятие Сухуми. Уже были взяты под контроль основные объекты города: почта, телеграф, морской порт, район Маяка, железнодорожный вокзал, судоремонтный и рыбный заводы, мясокомбинат и швейная фабрика. В здании Сухумского университета подавляли последние очаги сопротивления войск Госсовета Грузии.
Все, кто был на площади, кто участвовал в штурме, обнимались, братались до скупых мужских слез между собой. Радость била через край.
Конец войне! Вот она пришла, долгожданная победа, которую встретили салютом в вечернее небо из всех видов стрелкового оружия.
Лихачев с другом стоял в ликующей толпе вооруженных людей, испытывал смешанное чувство радости и скорби по погибшим товарищам.
— Пойдем отсюда, – сказал он Милахину.
Друзья шли по широкой улице, по обеим сторонам которой росли посеченные осколками пальмы и кипарисы. Она вывела их на набережную к морю, где находилась гостиница «Россия». Красивое здание, принимавшее в себя гостей со всего света, теперь было полуразрушено от снарядов «Града».
… Вышли на пляж. На горизонте солнце багровым шаром опускалось в море, посылая друзьям, в обнимку сидящим на берегу, свои прощальные закатные лучи. Денису казалось, что он сходит с ума, когда ему привиделось в облаках, плывущих над морем, подсвеченные солнцем лица погибших Деда и Малыша, смотрящих на них с высоты. Еще немного и они пропали. Лихачев тряхнул головой, словно пытаясь сбросить с себя увиденное им.
— Ты что это? – спросил его, морщась от боли, Милахин. Легкое ранение в плечо ему напоминало о себе.
— Да так, глюк поймал… Долго еще нам, дружище, эта война будет сниться.
Под шум морского прибоя они сидели вдвоем, опустошенные, держа в расслабленных руках автоматы. Оружие, уже остывшее, отдыхало в отличие от своих хозяев, которые еще не могли прийти в себя, поверить, что завтра у них будет первый день без войны, что не надо идти убивать и ожидать, что можешь сам быть убитым.
Лихачев вдруг вспомнил ранее им где-то прочитанные стихи неизвестного поэта:
Пламенеет над морем закат,
Истекает он кровью вдали.
Ты, Абхазия, помни солдат,
Что в боях за тебя полегли!
С него сходило оцепенение. Он словно пробудился, поверив окончательно, что война закончена.
— Женька! – кричал рядом сидящему другу Денис. – Победа! Это сладостное слово – Победа!!!

(1996- 2010 гг., Гагра-Апшеронск-Хадыженск).