Как начиналась война у 17-летних апшеронцев (воспоминания участника войны Николая Гавриянова)

… Даже оказавшись в толпе последних призывников, а нас было 100 человек, собранных во дворе ОСОАВИАХИМа (это территория бывшего тарного предприятия у Вечного огня), мы, пацаны 17-18 лет еще четко не понимали, что война уже рядом. Война, гремевшая второй год и воспринимающаяся несколько отстраненно и казавшаяся где-то далеко, вот прямо-таки осязаемо начала надвигаться на глубинный лесной Апшеронск. Ну, не доходило до меня, что все это мирное, привычное будет нарушено и многое просто уничтожится.

Среди призывников были мужчины 1900-1901 годов рождения, один из них – мой двоюродный дядя Смиленко, который домой уже не вернулся. Напротив Вечного огня, где еще недавно было подразделение нефтеразведки, были конюшни, в которых мы и провели первую походную ночь этой тяжелой войны. В 4 часа утра 4 августа 1942 года на подводах двинулись на Белореченск. Переправились вброд через Белую и пошли на Рязанскую, где и заночевали. Вести поступали тревожные, и нас направили на Саратовскую, из которой сразу на Краснодар. Рассчитывали в Краснодарском военкомате получить четкое наше распределение, но оказалось, что военкомат уже выбыл. В Энеме на переезде нас «приветствовала» немецкая «рама». Добрались до хутора Кошарского пешком, где нас рассортировали на молодых и старых. К молодым присоединили всех призывников приморских военкоматов. Дали брюки и гимнастерки и по одной наволочке. На ногах — свои чувяки. Сформировали 100 человек и ночью повели к Кубани на переправу. Дошли днем. Вот тут мы и получили первый жестокий урок войны. Еще не дойдя до самой переправы, увидели, что красноармейцы отходят, а немцы наладились переправляться, и их сразу же стали прикрывать четыре «мессершмидта», которые устроили хорошо отработанную у них «карусель». Это когда они идут по кругу, поливая огнем все живое. Нас 43 человека и попали под это «угощение». А у нас ведь даже ни вил, ни кос, как в 1812-ом, не было. В этой мясорубке на нас наткнулся комиссар, который был ошарашен видом данного войска, и на вопрос: «Кто вы?», — «Пополнение», — получил ответ. Вот тут уж комиссар, придя в ярость, заорал: «Вон отсюда, мне не нужно пушечное мясо!». Пришлось просить его, чтобы он удостоверил, что мы никуда негодное воинство, и от нас отказывается. Записку он написал. В лозняки у переправы нас вошло 43 человека, а вышло 18. А 25 человек, не державших в руках оружия, навсегда остались в лозняках.

Мы узнали, что где-то в сторону Горячего Ключа отступают наши войска. Анапские ребята решили вернуться домой, а мы забрали у них записку комиссара как охранную грамоту. И вот четыре апшеронца и два хадыженца двинулись в сторону Горячего Ключа. Ночевали где придется. Мы усвоили, что, имея вид оборванцев, обязаны найти какую-то воинскую часть. Ибо уклоняясь от этого, мы просто превратились бы в дезертиров, а это уже расстрел. По дороге земляк Павел Бабин вспомнил, что забыл на ночевке чувяки, и вернулся за ними. Его я больше не встретил. Война и есть война…

Вышли к станице Пятигорской. Осталось нас, апшеронцев: Петр Андреевич Шепилов, да я, Николай Михайлович Гавриянов. У входа в Пятигорскую у шлагбаума нас остановили, расспросили и предупредили, что сворачивать никуда не надо. Дали направление на Дефановку. Сидоры наши уже опустели, и мы были рады хоть куда-либо приткнуться. В Дефановке наткнулись на свиту начальства, которая удивленно обозрела наш непритязательный вид, а когда мы объяснили, кто мы, кто-то из свиты сказал: «Да это же наши!» Только из этих наших ста человек явились мы двое…

Здесь уже чувяки мы сняли, получив б/у ботинки, брюки, гимнастерку, пилотку и, конечно, обмотки. Здесь же нас зачислили в 256-й стрелковый полк 30 Иркутской стрелковой дивизии. И началось приобщение к окопной жизни. Оборона организовывалась очень трудно. Необученный солдат должен был противостоять хорошо обученным, прекрасно экипированным, обеспеченным современным оружием и боеприпасами, с их абсолютной дисциплиной немецким солдатам. Опыт приходил, но дорогой ценой. Донимали снайперы, выбивая солдат, а особенно комсостав. По договору с командиром я решил попробовать достать одного из особо ретивых снайперов. Примерно определил, где он чаще всего залегает, и начал наведываться туда. Передвигаться днем было рискованно. Настильным пулеметным огнем вжимали все живое в землю. На рассвете я улегся в своё логово и, зная, что он должен точно утром быть на месте, поджидал. В те дни у нас снайперов там не было и вражеские чувствовали себя безопасно. Я вырос среди лесов, так что чего-то непонятного в лесу для меня не было. Потерявший осторожность снайпер себя выдал, чем я сразу же и воспользовался. Потом на нашем участке появились они нескоро.

Покоя немцам мы не давали. Ни днем, ни ночью не прекращалась стрельба. Старались как можно больше удержать немцев, чтобы не могли перебросить войска к Сталинграду. Оборона стабилизировалась. А мне в октябре довелось после ранения путешествовать. Туапсе, Сочи, Адлер, Сухуми, Тбилиси, Ереван. А после Еревана, как сейчас говорит Каневский, была уже другая история, и дорога на Северный Донец через Баку. С Донца до Сандомирского плацдарма, Варшавы, Берлина, Праги.

Записал Иван Федорович Середенко, Апшеронск